Page 49 - Колымские рассказы

Хлеб

Двустворчатая огромная дверь раскрылась, и в пересыльный барак вошел раздатчик. Он
встал в широкой полосе утреннего света, отраженного голубым снегом. Две тысячи глаз
смотрели на него отовсюду: снизу — из-под нар, прямо, сбоку и сверху — с высоты
четырехэтажных нар, куда забирались по лесенке те, кто еще сохранил силу. Сегодня
был селедочный день, и за раздатчиком несли огромный фанерный поднос,
прогнувшийся под горой селедок, разрубленных пополам. За подносом шел дежурный
надзиратель в белом, сверкающем как солнце дубленом овчинном полушубке. Селедку
выдавали по утрам — через день по половинке. Какие расчеты белков и калорий были
тут произведены, этого не знал никто, да никто и не интересовался такой схоластикой.
Шепот сотен людей повторял одно и то же слово: хвостики. Какой-то мудрый начальник,
считаясь с арестантской психологией, распорядился выдавать одновременно либо
селедочные головы, либо хвосты. Преимущества тех и других были многократно
обсуждены: в хвостиках, кажется, было побольше рыбьего мяса, но зато голова давала
больше удовольствия. Процесс поглощения пищи длился, пока обсасывались жабры,
выедалась головизна. Селедку выдавали нечищеной, и это все одобряли: ведь ее ели со
всеми костями и шкурой. Но сожаление о рыбьих головках мелькнуло и исчезло:
хвостики были данностью, фактом. К тому же поднос приближался, и наступала самая
волнующая минута: какой величины обрезок достанется, менять ведь было нельзя,
протестовать тоже, все было в руках удачи — картой в этой игре с голодом. Человек,
которой невнимательно режет селедки на порции, не всегда понимает (или просто
забыл), что десять граммов больше или меньше — десять граммов, кажущихся десять
граммов на глаз, — могут привести к драме, к кровавой драме, может быть. О слезах же
и говорить нечего. Слезы часты, они понятны всем, и над плачущими не смеются.

Пока раздатчик приближается, каждый уже подсчитал, какой именно кусок будет
протянут ему этой равнодушной рукой. Каждый успел уже огорчиться, обрадоваться,
приготовиться к чуду, достичь края отчаяния, если он ошибся в своих торопливых
расчетах. Некоторые зажмуривали глаза, не совладав с волнением, чтобы открыть их
только тогда, когда раздатчик толкнет его и протянет селедочный паек. Схватив селедку
грязными пальцами, погладив, пожав ее быстро и нежно, чтоб определить — сухая или
жирная досталась порция (впрочем, охотские селедки не бывают жирными, и это
движение пальцев — тоже ожидание чуда), он не может удержаться, чтоб не обвести
быстрым взглядом руки тех, которые окружают его и которые тоже гладят и мнут
селедочные кусочки, боясь поторопиться проглотить этот крохотный хвостик. Он не ест
селедку. Он ее лижет, лижет, и хвостик мало-помалу исчезает из пальцев. Остаются
кости, и он жует кости осторожно, бережно жует, и кости тают и исчезают. Потом он
принимается за хлеб — пятьсот граммов выдается на сутки с утра, — отщипывает по
крошечному кусочку и отправляет его в рот. Хлеб все едят сразу — так никто не украдет
и никто не отнимет, да и сил нет его уберечь. Не надо только торопиться, не надо
запивать его водой, не надо жевать. Надо сосать его, как сахар, как леденец. Потом
можно взять кружку чаю — тепловатой воды, зачерненной жженой коркой.

Съедена селедка, съеден хлеб, выпит чай. Сразу становится жарко и никуда не хочется
идти, хочется лечь, но уже надо одеваться — натянуть на себя оборванную телогрейку,
которая была твоим одеялом, подвязать веревками подошвы к рваным буркам из
стеганой ваты, буркам, которые были твоей подушкой, и надо торопиться, ибо двери
вновь распахнуты и за проволочной колючей загородкой дворика стоят конвоиры и
собаки…

Мы — в карантине, в тифозном карантине, но нам не дают бездельничать. Нас гоняют на
работу — не по спискам, а просто отсчитывают пятерки в воротах. Существует способ,
довольно надежный, попадать каждый день на сравнительно выгодную работу. Нужны
только терпение и выдержка. Выгодная работа — это всегда та работа, куда берут мало
людей: двух, трех, четырех. Работа, куда берут двадцать, тридцать, сто, — это тяжелая
работа, земляная большей частью. И хотя никогда арестанту не объявляют заранее
места работы, он узнает об этом уже в пути, удача в этой страшной лотерее достается
людям с терпением. Надо жаться сзади, в чужие шеренги, отходить в сторону и кидаться
вперед тогда, когда строят маленькую группу. Для крупных же партий самое выгодное —