Page 54 - Колымские рассказы

конечно, меньше, чем у людей. Часто кажется, да так, наверное, оно и есть на самом
деле, что человек потому и поднялся из звериного царства, стал человеком, то есть
существом, которое могло придумать такие вещи, как наши острова со всей
невероятностью их жизни, что он был физически выносливее любого животного. Не рука
очеловечила обезьяну, не зародыш мозга, не душа — есть собаки и медведи,
поступающие умней и нравственней человека. И не подчинением себе силы огня — все
это было после выполнения главного условия превращения. При прочих равных условиях
в свое время человек оказался значительно крепче и выносливей физически, только
физически. Он был живуч как кошка — эта поговорка неверна. О кошке правильнее было
бы сказать — эта тварь живуча, как человек. Лошадь не выносит месяца зимней здешней
жизни в холодном помещении с многочасовой тяжелой работой на морозе. Если это не
якутская лошадь. Но ведь на якутских лошадях и не работают. Их, правда, и не кормят.
Они, как олени зимой, копытят снег и вытаскивают сухую прошлогоднюю траву. А
человек живет. Может быть, он живет надеждами? Но ведь никаких надежд у него нет.
Если он не дурак, он не может жить надеждами. Поэтому так много самоубийц.
Но чувство самосохранения, цепкость к жизни, физическая именно цепкость, которой
подчинено и сознание, спасает его. Он живет тем же, чем живет камень, дерево, птица,
собака. Но он цепляется за жизнь крепче, чем они. И он выносливей любого животного.

О всем таком и думал Платонов, стоя у входных ворот с бревном на плече и ожидая
новой переклички. Дрова принесены, сложены, и люди, теснясь, торопясь и ругаясь,
вошли в темный бревенчатый барак.

Когда глаза привыкли к темноте, Платонов увидел, что вовсе не все рабочие ходили на
работу. В правом дальнем углу на верхних нарах, перетащив к себе единственную лампу,
бензиновую коптилку без стекла, сидели человек семь-восемь вокруг двоих, которые,
скрестив по-татарски ноги и положив между собой засаленную подушку, играли в карты.
Дымящаяся коптилка дрожала, огонь удлинял и качал тени.

Платонов присел на край нар. Ломило плечи, колени, мускулы дрожали. Платонова
только утром привезли на «Джанхару», и работал он первый день. Свободных мест на
нарах не было.
«Вот все разойдутся, — подумал Платонов, — и я лягу». Он задремал.

Игра вверху кончилась. Черноволосый человек с усиками и большим ногтем на левом
мизинце перевалился к краю нар.

— Ну-ка, позовите этого Ивана Ивановича, — сказал он.
Толчок в спину разбудил Платонова.

— Ты… Тебя зовут.
— Ну, где он, этот Иван Иванович? — звали с верхних нар.

— Я не Иван Иванович, — сказал Платонов, щурясь.
— Он не идет, Федечка.

— Как не идет?
Платонова вытолкали к свету.

— Ты думаешь жить? — спросил его негромко Федя, вращая мизинец с строщенным
грязным ногтем перед глазами Платонова.

— Думаю, — ответил Платонов.
Сильный удар кулаком в лицо сбил его с ног. Платонов поднялся и вытер кровь рукавом.

— Так отвечать нельзя, — ласково объяснил Федя. — Вас, Иван Иванович, в институте
разве так учили отвечать?

Платонов молчал.