Page 53 - Колымские рассказы

Заклинатель змей

Мы сидели на поваленной бурей огромной лиственнице. Деревья в краю вечной
мерзлоты едва держатся за неуютную землю, и буря легко вырывает их с корнями и
валит на землю. Платонов рассказывал мне историю своей здешней жизни — второй
нашей жизни на этом свете. Я нахмурился при упоминании прииска «Джанхара». Я сам
побывал в местах дурных и трудных, но страшная слава «Джанхары» гремела везде.

— И долго вы были на «Джанхаре»?
— Год, — сказал Платонов негромко. Глаза его сузились, морщины обозначились резче
— передо мной был другой Платонов, старше первого лет на десять.
— Впрочем, трудно было только первое время, два-три месяца. Там одни воры. Я был
единственным… грамотным человеком там. Я им рассказывал, «тискал романы», как
говорят на блатном жаргоне, рассказывал по вечерам Дюма, Конан Дойля, Уоллеса. За
это они меня кормили, одевали, и я работал мало. Вы, вероятно, тоже в свое время
использовали это единственное преимущество грамотности здесь?
— Нет, — сказал я, — нет. Мне это казалось всегда последним унижением, концом. За
суп я никогда не рассказывал романов. Но я знаю, что это такое. Я слышал
«романистов».
— Это — осуждение? — сказал Платонов.

— Ничуть, — ответил я. — Голодному человеку можно простить многое, очень многое.

— Если я останусь жив, — произнес Платонов священную фразу, которой начинались все
размышления о времени дальше завтрашнего дня, — я напишу об этом рассказ. Я уже и
название придумал: «Заклинатель змей». Хорошее?

— Хорошее. Надо только дожить. Вот — главное.
Андрей Федорович Платонов, киносценарист в своей первой жизни, умер недели через
три после этого разговора, умер так, как умирали многие, — взмахнул кайлом,
покачнулся и упал лицом на камни. Глюкоза внутривенно, сильные сердечные средства
могли бы его вернуть к жизни — он хрипел еще час-полтора, но уже затих, когда
подошли носилки из больницы, и санитары унесли в морг этот маленький труп — легкий
груз костей и кожи.

Я любил Платонова за то, что он не терял интереса к той жизни за синими морями, за
высокими горами, от которой нас отделяло столько верст и лет и в существование
которой мы уже почти не верили или, вернее, верили так, как школьники верят в
существование какой-нибудь Америки. У Платонова, бог весть откуда, бывали и книжки,
и, когда было не очень холодно, например в июле, он избегал разговоров на темы,
которыми жило все население, — какой будет или был на обед суп, будут ли давать хлеб
трижды в день или сразу с утра, будет ли завтра дождь или ясная погода.
Я любил Платонова, и я попробую сейчас написать его рассказ «Заклинатель змей».

Конец работы — это вовсе не конец работы. После гудка надо еще собрать инструмент,
отнести его в кладовую, сдать, построиться, пройти две из десяти ежедневных
перекличек под матерную брань конвоя, под безжалостные крики и оскорбления своих
же товарищей, пока еще более сильных, чем ты, товарищей, которые тоже устали и
спешат домой и сердятся из-за всякой задержки. Надо еще пройти перекличку,
построиться и отправиться за пять километров в лес за дровами — ближний лес давно
весь вырублен и сожжен. Бригада лесорубов заготовляет дрова, а шурфовые рабочие
носят по бревнышку каждый. Как доставляются тяжелые бревна, которые не под силу
взять даже двум людям, никто не знает. Автомашины за дровами никогда не
посылаются, а лошади все стоят на конюшне по болезни. Лошадь ведь слабеет гораздо
скорее, чем человек, хотя разница между ее прежним бытом и нынешним неизмеримо,