Page 11 - Хождение по мукам. Хмурое утро

наотмашь.
Офицер не мог уже разговаривать тихим голосом, – так страшно выли и кричали люди за
окнами. Экзекуцию обступила толпа конных и пеших станичников из налетевшего
отряда и тех из местного казачества, кто выскакивал из хаты навстречу отряду, крича:
«Христос воскресе!..» Они тоже орали и матерились: «Бей до кости! Бей до последней
крови! Будут знать советскую власть!»
Наконец в атаманской избе остались только Анисья и молоденькая учительница. Она
приехала в станицу по своей охоте, все старалась просветить местных жителей: собирала
женщин, читала им Пушкина и Льва Толстого, с детишками ловила жуков, – это в такие-
то времена ловить жуков!
Хорунжий Змиев закричал на нее:
– Встать! Жидовская морда!

Учительница встала, некоторое время беззвучно трясла губами.

– Я не еврейка, вы это хорошо знаете, Змиев… И если бы даже была еврейкой, – не вижу
в этом преступления…

– Давно в коммунистической партии? – спросил офицер.
– Я не коммунистка. Я люблю детей и считаю долгом учить их грамоте… В станице
девяносто процентов не умеющих читать и писать, вы представляете…

– Представляю, – сказал офицер. – А вот мы вас сейчас выпорем.
Она побелела, попятилась. Хорунжий заорал на нее: «Раздевайся!» Хорошенькое личико
ее задрожало, она начала расстегивать клетчатое пальтишко, стащила его, как во сне…
– Слушайте, слушайте! – И замахала на офицера рукой. – Да что вы, что вы! – А за окном
кто-то нестерпимо затянул истошным голосом. А хорунжий все свое: «Снимай
панталоны, стерва!»

– Мерзавец! – крикнула ему учительница, и глаза ее загорелись, лицо залилось гневным
румянцем. – Расстреливайте меня, звери, чудовища… Вам это так не пройдет…
Тогда хорунжий схватил ее, приподнял и грохнул об пол. Два станичника задрали юбку,
прижали ей голову и ноги, офицер не спеша вылез из-за стола, взял у казака плеть, на
серое лицо его наползла усмешка. Занеся плеть, он сильно ударил девушку по стыдному
месту; хорунжий, перегнувшись со стула, громко сказал: «Раз!» Офицер не спеша сек,
она молчала… «Двадцать пять, довольно с тебя, – сказал он и бросил плеть. – Иди теперь,
жалуйся на меня окружному атаману». Она лежала, как мертвая.

Станичники подняли ее и унесли в сени. Очередь дошла до Анисьи. Офицер, подтягивая
кавказский поясок, только мотнул головой на дверь. Анисья, обезумев от ненависти,
начала выбиваться, – когда ее потащили, хватала за волосы, выламывалась, кусала руки,
била коленками. Вырвалась и, простоволосая, ободранная, сама кинулась на
станичников и потеряла сознание, когда ее ударили по голове. Ей спустили кожу со
спины шомполами и бросили у крыльца, – должно быть, думали, что скверная баба
кончилась.

Карательный отряд ротмистра Немешаева навел в станице порядок, поставил атамана,
нагрузил несколько подвод печеным хлебом, салом и кое-каким реквизированным
барахлом и ушел. Весь день станица стояла тихая, – не топили печей, не выпускали
скотину. А ночью занялось несколько иногородних дворов, в том числе запылал Анисьин
двор.

Соседи побоялись тушить пожар, потому что, когда показался первый огонь на краю
станицы, туда поскакало несколько казаков и были слышны выстрелы. Анисьин двор
сгорел дотла. Только наутро соседи спохватились: а где же ее дети? Дети Анисьи,
Петруша и Анюта, сидевшие до ночи в кизяковой скирде, и корова, овцы, птица – сгорели
все.