Page 198 - Хождение по мукам. Хмурое утро

расспрашивала и вызывала их на разговоры. У нее уже был небольшой опыт, как можно
сразу заинтересовать детей. Она брала книжку, раскрывала: «Вот книжка, – белые
страницы, черные буквы, серые строчки. Глядите на нее хоть с утра до вечера, – ничего в
ней больше нет. А если научишься читать, писать да узнаешь историю, географию и
арифметику и еще много другого, книжка эта вдруг оживет…»

Она вспоминала – каким любопытством, бывало, начинали блестеть глазенки у девочек и
мальчиков у нее в школе в селе Владимирском. Особенно она увлекательно
рассказывала про «царя Салтана»:
«Ты начал учить – а, б, в, потом писать буквы на доске, потом по буквам читать слова, а
потом – непременно вслух – читать слова подряд от точки к точке… И вдруг, в один
прекрасный день, строчки начнут пропадать у тебя в глазах, вместо строчек – увидишь
синее море и бегущую на берег волну и услышишь даже, как волна разобьется о берег, и
выйдут из морской пены сорок богатырей в железных кольчугах и шлемах, веселые и
мокрые, и с ними бородатый дядька Черномор…»

Рассказывая это здесь, на Пресне, она чувствовала, как слова ее будто не попадают в
детские уши, слова тускло увядают в классной комнате, где половина звеньев в окнах
забита фанерой и на стенках штукатурка облупилась до кирпича. Девочки с такими
худыми руками, что их можно пропустить в салфеточное кольцо, и мальчики, с
морщинками и болячками, тихо слушали, и в их глазах она замечала лишь
снисходительность… Все они думали о другом.

На большой перемене дети пошли на двор, но только несколько девочек стали прыгать
на одной ноге, перебрасывая камушек, да двое мальчиков затеяли угрюмую ссору.
Большинство уселось в тени забора, где росли лопухи, и так сидели, – никто из них не
принес с собой еды. Все они были сыновьями и дочерьми рабочих, живших в этом
районе, у многих из них отцы ушли на фронт. Один из мальчиков, опустив руки на
землю, глядел на облако, стоявшее над Пресней, похожее на дым. Катя села около,
спросила деловито:

– Петров Митя, правильно я запомнила?
– Ага.

– Папа твой где работает?
– Папаня давно на войне.

– А мама как твоя?
– Мама – дома, больная.

– Папа пишет с фронта?
– Не.

– А что же он не пишет?
– А чего писать-то… Радости мало… Он уходил, сказал маме: я за твою трудовую грыжу
десять генералов убью… Он страсть смелый.
– Ты вырастешь, – кем хочешь быть?

– Не знаю… Мама говорит – эту зиму не переживем…

На Москву надвигались белые полчища, а еще скорее надвигалась осень. Просияло
несколько золотистых грустных дней бабьего лета, и ветер упорно заладил с севера, гоня
тучи беспросветными грядами.

В школе нечем было топить железную печку. Катя ходила в Наркомпрос к оливковому
человеку жаловаться, он только кивал головой, не отрывая лихорадочных глаз от
Катиного милого лица: «Понимаю, Екатерина Дмитриевна, ваше беспокойство и ценю