Page 63 - Хождение по мукам. Хмурое утро

напряженно-красные от тугих воротов рубашек, стояли обок с ними не шевелясь. И
народ затих, слушая.

– Русский человек как бурьян глухой рос, имени своего не помнил. Господа
господствовали, купцы денежки пригребали, наше сословие ладаном кадило, и вам бы,
красавицам, в те проклятые времена не из жилочки в жилочку горячую кровь
переливать, а увядать, как цветам в бурьяне, не расцветши. – Кузьма Кузьмич прервал
речь, будто задумавшись, снял камилавку, поскреб лысину. Надежда Власова спросила
негромко:
– Теперь можно идтить?

– Нет, подожди… Вот мне на склоне жизни и довелось увидать самое справедливость. Не
такая она, как о ней писано у Некрасова. Читали, чай? Нет… и не такая, как мечталось
мне, бывало, у речки, вечерком, на одинокой рыбалке, сидя у костерка да похлопывая на
шее комаров. Справедливость – воинственная, грозная, непримиримая… Греха нечего
таить, – не раз я пугался ее… Как начнут строчить из пулемета да вылетят всадники с
клинками, – тут уж не до философии. (По толпе прошел сдержанный смех.)
Справедливости не найдешь ни там, – он указал на купол, – ни вокруг себя.
Справедливость – это ты сам, бесстрашный человек. Желай и дерзай… Что же вы
смотрите на меня? Или я непонятно говорю? Пришел я сюда, чтобы научить вас
пировать… Будете вы сегодня, – и он стал указывать рукой поименно, – Оля, Надя,
Стеша, Катерина, – плясать так, чтобы половицы стонали, чтобы у Миколая, Федора,
Ивана глаза бы горели, как у бешеных. Все… Проповедь кончена…
Кузьма Кузьмич повернулся к народу спиной и пошел в ризницу.

Комиссар полка, Иван Гора, вернулся из Царицына, где ему рассказали, что продотряды,
приезжие из Петрограда и Москвы, не всегда справляются с задачей. Люди в них
попадаются неопытные, озлобленные от голода и, видя, как в деревне едят гусей, теряют
самообладание. Один такой отряд исчез без вести, другой был обнаружен на станции
Воронеж в запечатанном товарном вагоне, там лежали трое питерских рабочих со
вспоротыми животами, набитыми зерном, у одного прибита ко лбу записка: «Жри
досыта».
Комиссар обещал царицынским товарищам помочь. По возвращении в полк он начал
подбирать людей в отряды, предварительно ведя с ними беседы. В село Спасское
назначил ехать Латугину, Байкову и Задуйвитру; вызвал их к себе в хату, – где раньше
было голо и нетоплено, а теперь, когда вернулась из госпиталя Агриппина, пол был
подметен, у порога лежала рогожа, на столе – вышитое полотенце, и пахло уже не
кислой махрой, а печеным хлебом, – попросил товарищей хорошенько вытереть ноги.
– Седайте. Что скажете хорошего?

– Ты что скажешь? – ответил Латугин.
– Да вот слышал, будто наши ребята не с охотой едут за хлебом.

– А при чем – охота, неохота? Надо – поехали. Тебе еще – с охотой!
– Да дело-то очень тонкое.

Иван Гора, сидя спиной к окошку, обратился к Задуйвитру, угрюмо стучавшему ногтями
по столу:

– Ты, хлебороб, что об этих делах думаешь?
– Тебе сколько пшеницы надо взять в Спасском?

– Многовато. Со ста шестидесяти двух дворов – четыре с половиной тысячи пудов зерна,
по классовой разверстке, само собой…

– Столько вряд ли дадут.