Page 53 - Один день Ивана Денисовича

Прошнырнул до столовой, надзирателю не попавшись. Только зэки брели навстречу,
споря о пайках.

На дворе все светлей в сиянии месячном. Фонари везде поблекли, а от бараков – черные
тени. Вход в столовую – через широкое крыльцо с четырьмя ступенями, и то крыльцо
сейчас – в тени тоже. Но над ним фонарик побалтывается, визжит на морозе. Радужно
светятся лампочки, от мороза ли, от грязи.
И еще был приказ начальника лагеря строгий: бригадам в столовую ходить строем по
два. Дальше приказ был: дойдя до столовой, бригадам на крыльцо не всходить, а
перестраиваться по пять и стоять, пока дневальный по столовой их не впустит.

Дневальным по столовой цепко держался Хромой. Хромоту свою в инвалидность провел,
а дюжий, стерва. Завел себе посох березовый и с крыльца этим посохом гвоздит, кто не с
его команды лезет. А не всякого. Быстрометчив Хромой и в темноте в спину опознает –
того не ударит, кто ему самому в морду даст. Прибитых бьет. Шухова раз гвозданул.
Название – «дневальный». А разобраться – князь! – с поварами дружит!

Сегодня не то бригады поднавалили все в одно время, не то порядки долго наводили,
только густо крыльцо облеплено, а на крыльце Хромой, шестерка Хромого и сам
завстоловой. Без надзирателей управляются, полканы.

Завстоловой – откормленный гад, голова как тыква, в плечах аршин. До того силы в нем
избывают, что ходит он – как на пружинах дергается, будто ноги в нем пружинные и
руки тоже. Носит шапку белого пуха без номера, ни у кого из вольных такой шапки нет.
И носит меховой жилет барашковый, на том жилете на груди – маленький номерок, как
марка почтовая, – Волковому уступка, а на спине и такого номера нет. Завстоловой
никому не кланяется, а его все зэки боятся. Он в одной руке тысячи жизней держит. Его
хотели побить раз, так все повара на защиту выскочили, мордовороты на подбор.

Беда теперь будет, если 104-я уже прошла, – Хромой весь лагерь знает в лицо и при заве
ни за что с чужой бригадой не пустит, нарочно изгалится.

Тоже и за спиной Хромого через перила крылечные иногда перелезают, лазил и Шухов.
А сегодня при заве не перелезешь – съездит по салазкам, пожалуй, так, что в санчасть
потащишься.

Скорей, скорей к крыльцу, средь черных всех одинаковых бушлатов дознаться во теми,
здесь ли еще 104-я.

А тут как раз поднаперли, поднаперли бригады (деваться некуда – уж отбой скоро!) и как
на крепость лезут – одну, вторую, третью, четвертую ступеньку взяли, ввалили на
крыльцо!
– Стой,…яди! – Хромой орет и палку поднял на передних. – Осади! Сейчас кому-то
бальник расквашу!

– Да мы при чем? – передние орут. – Сзади толкают!
Сзади-то сзади, это верно, толкачи, но и передние не шибко сопротивляются, думают в
столовую влететь.
Тогда Хромой перехватил свой посох поперек грудей, как шлагбаум закрытый, да изо
всей прыти как кинется на передних! И помощник Хромого, шестерка, тоже за тот посох
схватился, и завстоловой сам не побрезговал руки марать – тоже.

Двинули они круто, а силы у них немереные, мясо едят – отпятили! Сверху вниз
опрокинули передних на задних, на задних, прямо повалили, как снопы.

– Хромой гребаный… в лоб тебя драть!… – кричат из толпы, но скрываясь. Остальные
упали молча, подымаются молча, поживей, пока их не затоптали.
Очистили ступеньки. Завстоловой отошел по крыльцу, а Хромой на ступеньке верхней
стоит и учит: