Page 55 - Один день Ивана Денисовича

подносом двинул, куда тянет, он отлетел к столбу, с подноса руки сорвались. Шухов –
поднос под мышку и бегом к раздаче.

Павло в очереди к окошку стоит, без подносов скучает. Обрадовался:
– Иван Денисович! – И переднего помбрига 27-й отталкивает: – Пусти! Чого зря стоишь?
У мэнэ подносы е!
Глядь, и Гопчик, плутишка, поднос волокет.

– Они зазевались, – смеется, – а я утянул!
Из Гопчика правильный будет лагерник. Еще года три подучится, подрастет – меньше
как хлеборезом ему судьбы не прочат.
Второй поднос Павло велел взять Ермолаеву, здоровому сибиряку (тоже за плен десятку
получил). Гопчика послал приискивать, на каком столе «вечерять» кончают. А Шухов
поставил свой поднос углом в раздаточное окошко и ждет.
– Сто четвэртая! – Павло докладает в окошко.

Окошек всего пять: три раздаточных общих, одно для тех, кто по списку кормится
(больных язвенных человек десять да по блату бухгалтерия вся), еще одно – для возврата
посуды (у того окна дерутся, кто миски лижет). Окошки невысоко – чуть повыше пояса.
Через них поваров самих не видно, а только руки их видно и черпаки.
Руки у повара белые, холеные, а волосатые, здоровы. Чистый боксер, а не повар.
Карандаш взял и у себя на списке на стенке отметил:
– Сто четвертая – двадцать четыре!

Пантелеев-то приволокся в столовую. Ничего он не болен, сука.
Повар взял здоровый черпачище литра на три и им – в баке мешать, мешать, мешать (бак
перед ним новозалитый, недалеко до полна, пар так и валит). И, перехватив черпак на
семьсот пятьдесят грамм, начал им, далеко не окуная, черпать.

– Раз, два, три, четыре…
Шухов приметил, какие миски набраты, пока еще гущина на дно бака не осела, и какие
по-холостому – жижа одна. Уставил на своем подносе десять мисок и понес. Гопчик ему
машет от вторых столбов:
– Сюда, Иван Денисыч, сюда!

Миски нести – не рукавом трясти. Плавно Шухов переступает, чтобы подносу ни толчка
не передалось, а горлом побольше работает:

– Эй, ты, Хэ – девятьсот двадцать!… Поберегись, дядя!… С дороги, парень!
В толчее такой и одну-то миску, не расплескавши, хитро пронесть, а тут – десять. И все
же на освобожденный Гопчиком конец стола поставил подносик мягонько, и свежих
плесков на нем нет. И еще смекнул, каким поворотом поставил, чтобы к углу подноса,
где сам сейчас сядет, были самые две миски густые.
И Ермолаев десять поднес. А Гопчик побежал, и с Павлом четыре последних принесли в
руках.

Еще Кильдигс принес хлеб на подносе. Сегодня по работе кормят – кому двести, кому
триста, а Шухову – четыреста. Взял себе четыреста, горбушку, и на Цезаря двести,
серединку.
Тут и бригадники со всей столовой стали стекаться – получить ужин, а уж хлебай, где
сядешь. Шухов миски раздает, запоминает, кому дал, и свой угол подноса блюдет. В одну
из мисок густых опустил ложку – занял, значит. Фетюков свою миску из первых взял и
ушел: расчел, что в бригаде сейчас не разживешься, а лучше по всей столовой походить
– пошакалить, может, кто не доест (если кто не доест и от себя миску отодвинет – за нее,