Page 60 - Один день Ивана Денисовича

Там, внизу, разворачивает Цезарь бумаги лист, на него одно, другое кладет, Шухов
закрыл матрас, чтоб не видеть и не расстраиваться. А опять без Шухова у них дела не
идут – поднимается Цезарь в рост в проходе, глазами как раз на Шухова, и моргает:
– Денисыч! Там… Десять суток дай!

Это значит, ножичек дай им складной, маленький. И такой у Шухова есть, и тоже он его
в щите держит. Если вот палец в средней косточке согнуть, так меньше того ножичек
складной, а режет, мерзавец, сало в пять пальцев толщиной. Сам Шухов тот ножичек
сделал, обделал и подтачивает сам.
Полез, вынул нож, дал. Цезарь кивнул и вниз скрылся.

Тоже вот и нож – заработок. За храненье его – ведь карцер. Это лишь у кого вовсе
человеческой совести нет, тот может так: дай нам, мол, ножик, мы будем колбасу резать,
а тебе хрен в рот.

Теперь Цезарь опять Шухову задолжал.

С хлебом и с ножами разобравшись, следующим делом вытащил Шухов кисет. Сейчас же
он взял оттуда щепоть, ровную с той, что занимал, и через проход протянул эстонцу:
спасибо, мол.

Эстонец губы растянул, как бы улыбнулся, соседу – брату своему что-то буркнул, и
завернули они эту щепоть отдельно в цигарку – попробовать, значит, что за шуховский
табачок.
Да не хуже вашего, пробуйте на здоровье! Шухов бы и сам попробовал, но какими-то
часами там, в нутре своем, чует, что осталось до проверки чуть-чуть. Сейчас самое
время такое, что надзиратели шастают по баракам. Чтобы курить, сейчас надо в коридор
выходить, а Шухову наверху, у себя на кровати, как будто теплей. В бараке ничуть не
тепло, и та же обметь снежная по потолку. Ночью продрогнешь, но пока сносно кажется.
Все это делал Шухов и хлеб начал помалу отламывать от двухсотграммовки, сам же
слушал обневолю, как внизу под ним, чай пья, разговорились кавторанг с Цезарем.

– Кушайте, капитан, кушайте, не стесняйтесь! Берите вот рыбца копченого. Колбасу
берите.

– Спасибо, беру.
– Батон маслом мажьте! Настоящий московский батон!

– Ай-ай-ай, просто не верится, что где-то еще пекут батоны. Вы знаете, такое внезапное
изобилие напоминает мне один случай. Попадаю я раз в Архангельск…

Гам стоял в половине барака от двухсот глоток, все же Шухов различил, будто об рельс
звонили. Но не слышал никто. И еще приметил Шухов: вошел в барак надзиратель
Курносенький – совсем маленький паренек с румяным лицом. Держал он в руках
бумажку, и по этому, и по повадке видно было, что он пришел не курильщиков ловить и
не на проверку выгонять, а кого-то искал.

Курносенький сверился с бумажкой и спросил:
– Сто четвертая где?

– Здесь, – ответили ему. А эстонцы папиросу припрятали и дым разогнали.
– А бригадир где?

– Ну? – Тюрин с койки, ноги на пол едва приспустя.
– Объяснительные записки, кому сказано, написали?

– Пишут! – уверенно ответил Тюрин.
– Сдать надо было уже.