Page 20 - Конармия

или подохнем. Иначе — никак. Понял?
— Понял, — ответил Колесников, выпучив глаза.
— А побежишь — расстреляю, — сказал командарм, улыбнулся и отвел глаза в
сторону начальника особого отдела.
— Слушаю, — сказал начальник особого отдела.
— Катись, Колесо! — бодро крикнул какой-то казак со стороны.
Буденный стремительно повернулся на каблуках и отдал честь новому комбригу. Тот
растопырил у козырька пять красных юношеских пальцев, вспотел и ушел по распаханной
меже. Лошади ждали его в ста саженях. Он шел, опустив голову, и с томительной
медленностью перебирал кривыми, длинными ногами. Пылание заката разлилось над ним,
малиновое и неправдоподобное, как надвигающаяся смерть.
И вдруг на распростершейся земле, на развороченной и желтой наготе полей мы
увидели ее одну — узкую спину Колесникова с болтающимися руками и упавшей головой в
сером картузе.
Ординарец подвел ему коня.
Он вскочил в седло и поскакал к своей бригаде, не оборачиваясь. Эскадроны ждали его
у большой дороги, у Бродского шляха.
Стонущее «ура», разорванное ветром, доносилось до нас.
Наведя бинокль, я увидел комбрига, вертевшегося на лошади в столбах густой пыли.
— Колесников повел бригаду, — сказал наблюдатель, сидевший над нашими головами
на дереве.
— Есть, — ответил Буденный, закурил папиросу и закрыл глаза.
«Ура» смолкло. Канонада задохлась. Ненужная шрапнель лопнула над лесом. И мы
услышали великое безмолвие рубки.
— Душевный малый, — сказал командарм, вставая. — Ищет чести. Надо полагать —
вытянет.
И, потребовав лошадей, Буденный уехал к месту боя. Штаб двинулся за ним.
Колесникова мне довелось увидеть в тот же вечер, через час после того, как поляки
были уничтожены. Он ехал впереди своей бригады, один, на буланом жеребце и дремал.
Правая рука его висела на перевязи. В десяти шагах от него конный казак вез развернутое
знамя. Головной эскадрон лениво запевал похабные куплеты. Бригада тянулась пыльная и
бесконечная, как крестьянские возы на ярмарку. В хвосте пыхтели усталые оркестры.
В тот вечер в посадке Колесникова я увидел властительное равнодушие татарского
хана и распознал выучку прославленного Книги, своевольного Павличенки, пленительного
Савицкого.

Сашка Христос

Сашка — это было его имя, а Христом прозвали его за кротость. Он был общественный
пастух в станице и не работал тяжелой работы с четырнадцати лет, с той поры, когда заболел
дурной болезнью. Это все так было:
Тараканыч, Сашкин отчим, ушел на зиму в город Грозный и пристал там к артели.
Артель сбилась успешная, из рязанских мужиков. Тараканыч делал для них плотницкую
работу, и достатку у него прибывало. Он не управлялся с делами и выписал к себе мальчика
подручным: зимой станица и без Сашки проживет. Сашка проработал при отчиме неделю.
Потом настала суббота, они пошабашили и сели чай пить. На дворе стоял октябрь, но воздух
был легкий. Они открыли окно и согрели второй самовар. Под окнами шлялась побирушка.
Она стукнула в раму и сказала:
— Здравствуйте, иногородние крестьяне. Обратите внимание на мое положение.
— Какое там положение? — сказал Тараканыч. — Заходи, калечка.
Побирушка завозилась за стеной и потом вскочила в комнату. Она прошла к столу и
поклонилась в пояс. Тараканыч схватил ее за косынку, кинул косынку долой и почесал в