Page 11 - Котлован

Инженер Прушевский подошел к бараку и поглядел внутрь через отверстие бывшего сучка;
около стены спал Чиклин, его опухшая от силы рука лежала на животе, и все тело шумело в
питающей работе сна; босой Козлов спал с открытым ртом, горло его клокотало, будто
воздух дыхания проходил сквозь тяжелую темную кровь, а из полуоткрытых бледных глаз
выходили редкие слезы от сновидения или неизвестной тоски.
Прушевский отнял голову от досок и подумал. Вдалеке светилась электричеством
ночная постройка завода, но Прушевский знал, что там нет ничего, кроме мертвого
строительного материала и усталых, недумающих людей. Вот он выдумал единственный
общепролетарский дом вместо старого города, где и посейчас живут люди дворовым
огороженным способом; через год весь местный пролетариат выйдет из
мелкоимущественного города и займет для жизни монументальный новый дом. Через десять
или двадцать лет другой инженер построит в середине мира башню, куда войдут на вечное,
счастливое поселение трудящиеся всей земли. Прушевский мог бы уже теперь предвидеть,
какое произведение статической механики в смысле искусства и целесообразности следует
поместить в центре мира, но не мог предчувствовать устройства души поселенцев общего
дома среди этой равнины и тем более вообразить жителей будущей башни посреди
всемирной земли. Какое тогда будет тело у юности и от какой волнующей силы начнет
биться сердце и думать ум?
Прушевский хотел это знать уже теперь, чтобы не напрасно строились стены его
зодчества; дом должен быть населен людьми, а люди наполнены той излишней теплотою
жизни, которая названа однажды душой. Он боялся воздвигать пустые здания — те, в каких
люди живут лишь из-за непогоды.
Прушевский остыл от ночи и спустился в начатую яму котлована, где было затишье.
Некоторое время он посидел в глубине; под ним находился камень, сбоку возвышалось
сечение грунта, и видно было, как на урезе глины, не происходя из нее, лежала почва. Изо
всякой ли базы образуется надстройка? Каждое ли производство жизненного материала дает
добавочным продуктом душу в человека? А если производство улучшить до точной
экономии — то будут ли происходить из него косвенные, нежданные продукты?
Инженер Прушевский уже с двадцати пяти лет почувствовал стеснение своего сознания
и конец дальнейшему понятию жизни, будто темная стена предстала в упор перед его
ощущающим умом. И с тех пор он мучился, шевелясь у своей стены, и успокаивался, что, в
сущности, самое срединное, истинное устройство вещества, из которого скомбинирован мир
и люди, им постигнуто, — вся насущная наука расположена еще до стены его сознания, а за
стеною находится лишь скучное место, куда можно и не стремиться. Но все же интересно
было — не вылез ли кто-нибудь за стену вперед. Прушевский еще раз подошел к стене
барака, согнувшись, поглядел по ту сторону на ближнего спящего, чтобы заметить на нем
что-нибудь неизвестное в жизни; но там мало было видно, потому что в ночной лампе
иссякал керосин, и слышалось одно медленное, западающее дыхание. Прушевский оставил
барак и отправился бриться в парикмахерскую ночных смен; он любил, чтобы во время тоски
его касались чьи-нибудь руки.
После полуночи Прушевский пришел на свою квартиру — флигель во фруктовом саду,
открыл окно в темноту и сел посидеть. Слабый местный ветер начинал иногда шевелить
листья, но вскоре опять наступала тишина. Позади сада кто-то шел и пел свою песню; то
был, наверно, счетовод с вечерних занятий или просто человек, которому скучно спать.
Вдалеке, на весу и без спасения, светила неясная звезда, и ближе она никогда не станет.
Прушевский глядел на нее сквозь мутный воздух, время шло, и он сомневался:
— Либо мне погибнуть?
Прушевский не видел, кому бы он настолько требовался, чтоб непременно
поддерживать себя до еще далекой смерти. Вместо надежды ему осталось лишь терпение, и
где-то за чередою ночей, за опавшими, расцветшими и вновь погибшими садами, за
встреченными и минувшими людьми существует его срок, когда придется лечь на койку,
повернуться лицом к стене и скончаться, не сумев заплакать. На свете будет жить только его