Page 30 - Котлован

равно маломерные.
Неизвестный человек постоял, что-то подумал и не согласился:
— Нельзя! Куда ж мы своих ребят класть будем! Мы по росту готовили гробы: на них
метины есть — кому куда влезать. У нас каждый и живет оттого, что гроб свой имеет: он нам
теперь цельное хозяйство! Мы те гробы облеживали, как в пещеру зарыть.
Давно живущий на котловане мужик с желтыми глазами вошел, поспешая в контору.
— Елисей, — сказал он полуголому. — Я их тесемками в один обоз связал, пойдем
волоком тащить, пока сушь стоит!
— Не устерег двух гробов, — высказался Елисей. — Во что теперь сам ляжешь?
— А я, Елисей Саввич, под кленом дубравным у себя на дворе, под могучее дерево
лягу. Я уж там и ямку под корнем себе уготовил, умру — пойдет моя кровь соком по стволу,
высоко взойдет! Иль, скажешь, моя кровь жидка стала, дереву не вкусна?
Полуголый стоял без всякого впечатления и ничего не ответил. Не замечая
подорожных камней и остужающего ветра зари, он пошел с мужиком брать гробы. За ними
отправился Чиклин, наблюдая спину Елисея, покрытую целой почвой нечистот и уже
обрастающую защитной шерстью. Елисей изредка останавливался на месте и оглядывал
пространство сонными, опустевшими глазами, будто вспоминая забытое или ища укромной
доли для угрюмого покоя. Но родина ему была безвестной, и он опускал вниз затихшие
глаза.
Гробы стояли длинной чередой на сухой высоте над краем котлована. Мужик,
прибежавший прежде в барак, был рад, что гробы нашлись и что Елисей явился; он уже
управился пробурить в гробовых изголовьях и подножьях отверстия и связать гробы в
общую супрягу. Взявши конец веревки с переднего гроба на плечо, Елисей уперся и поволок,
как бурлак, эти тесовые предметы по сухому морю житейскому. Чиклин и вся артель стояли
без препятствий Елисею и смотрели на след, который межевали пустые гробы по земле.
— Дядя, это буржуи были? — заинтересовалась девочка, державшаяся за Чиклина.
— Нет, дочка, — ответил Чиклин. — Они живут в соломенных избушках, сеют хлеб и
едят с нами пополам.
Девочка поглядела наверх, на все старые лица людей.
— А зачем им тогда гробы? Умирать должны одни буржуи, а бедные нет!
Землекопы промолчали, еще не сознавая данных, чтобы говорить.
— И один был голый! — произнесла девочка. — Одежду всегда отбирают, когда людей
не жалко, чтоб она осталась. Моя мама тоже голая лежит.
— Ты права, дочка, на все сто процентов, — решил Сафронов. — Два кулака от нас
сейчас удалились.
— Убей их пойди! — сказала девочка.
— Не разрешается, дочка: две личности — это не класс…
— Это один да еще один, — сочла девочка.
— А в целости их было мало, — пожалел Сафронов. — Мы же, согласно пленума,
обязаны их ликвидировать не меньше как класс, чтобы весь пролетариат и батрачье сословие
осиротели от врагов!
— А с кем останетесь?
— С задачами, с твердой линией дальнейших мероприятий, понимаешь что?
— Да, — ответила девочка. — Это значит плохих людей всех убивать, а то хороших
очень мало.
— Ты вполне классовое поколение, — обрадовался Сафронов, — ты с четкостью
сознаешь все отношения, хотя сама еще малолеток. Это монархизму люди без разбору
требовались для войны, а нам только один класс дорог, да мы и класс свой будем скоро
чистить от несознательного элемента.
— От сволочи, — с легкостью догадалась девочка. — Тогда будут только самые-самые
главные люди! Моя мама себя тоже сволочью называла, что жила, а теперь умерла и хорошая
стала, правда ведь?