Page 25 - Котлован

Другие люди тоже либо лежали, либо сидели — общая лампа освещала их лица, и все
они молчали. Товарищ Пашкин бдительно снабдил жилище землекопов радиорупором,
чтобы во время отдыха каждый мог приобретать смысл классовой жизни из трубы.
— Товарищи, мы должны мобилизовать крапиву на фронт социалистического
строительства! Крапива есть не что иное, как предмет нужды заграницы…
— Товарищи, мы должны, — ежеминутно произносила требование труба, — обрезать
хвосты и гривы у лошадей! Каждые восемьдесят тысяч лошадей дадут нам тридцать
тракторов!..
Сафронов слушал и торжествовал, жалея лишь, что он не может говорить обратно в
трубу, дабы там слышно было об его чувстве активности, готовности на стрижку лошадей и
о счастье. Жачеву же, и наравне с ним Вощеву, становилось беспричинно стыдно от долгих
речей по радио; им ничего не казалось против говорящего и наставляющего, а только все
более ощущался личный позор. Иногда Жачев не мог стерпеть своего угнетенного отчаяния
души, и он кричал среди шума сознания, льющегося из рупора:
— Остановите этот звук! Дайте мне ответить на него!..
Сафронов сейчас же выступал вперед своей изящной походкой.
— Вам, товарищ Жачев, я полагаю, уже достаточно бросать свои выраженья и пора
всецело подчиниться производству руководства.
— Оставь, Сафронов, в покое человека, — говорил Вощев, — нам и так скучно жить.
Но социалист Сафронов боялся забыть про обязанность радости и отвечал всем и
навсегда верховным голосом могущества:
— У кого в штанах лежит билет партии, тому надо беспрерывно заботиться, чтоб в теле
был энтузиазм труда. Вызываю вас, товарищ Вощев, соревноваться на высшее счастье
настроенья!
Труба радио все время работала, как вьюга, а затем еще раз провозгласила, что каждый
трудящийся должен помочь скоплению снега на коллективных полях, и здесь радио смолкло;
наверно, лопнула сила науки, дотоле равнодушно мчавшая по природе всем необходимые
слова.
Сафронов, заметив пассивное молчание, стал действовать вместо радио:
— Поставим вопрос: откуда взялся русский народ? И ответим: из буржуазной мелочи!
Он бы и еще откуда-нибудь родился, да больше места не было А потому мы должны бросить
каждого в рассол социализма, чтоб с него слезла шкура капитализма и сердце обратило
внимание на жар жизни вокруг костра классовой борьбы и произошел бы энтузиазм!
Не имея исхода для силы своего ума, Сафронов пускал ее в слова и долго их говорил.
Опершись головами на руки, иные его слушали, чтобы наполнять этими звуками пустую
тоску в голове, иные же однообразно горевали, не слыша слов и живя в своей личной
тишине. Прушевский сидел на самом пороге барака и смотрел в поздний вечер мира. Он
видел темные деревья и слышал иногда дальнюю музыку, волнующую воздух. Прушевский
ничему не возражал своим чувством. Ему казалась жизнь хорошей, когда счастье
недостижимо и о нем лишь шелестят деревья и поет духовая музыка в профсоюзном саду.
Вскоре вся артель, смирившись общим утомлением, уснула, как жила: в дневных
рубашках и верхних штанах, чтобы не трудиться над расстегиванием пуговиц, а хранить
силы для производства.
Один Сафронов остался без сна. Он глядел на лежащих людей и с горечью
высказывался:
— Эх ты, масса, масса. Трудно организовать из тебя скелет коммунизма! И что тебе
надо? Стерве такой? Ты весь авангард, гадина, замучила!
И четко сознавая бедную отсталость масс, Сафронов прильнул к какому-то уставшему
и забылся в глуши сна.
А утром он, не вставая с ложа, приветствовал девочку, пришедшую с Чиклиным, как
элемент будущего и затем снова задремал.
Девочка осторожно села на скамью, разглядела среди стенных лозунгов карту СССР и