Page 31 - Котлован

— Правда, — сказал Чиклин.
Девочка, вспомнив, что мать ее находится одна в темноте, молча отошла, ни с кем не
считаясь, и села играть в песок. Но она не играла, а только трогала кое-что равнодушной
рукой и думала.
Землекопы приблизились к ней и, пригнувшись, спросили:
— Ты что?
— Так, — сказала девочка, не обращая внимания. — Мне у вас стало скучно, вы меня
не любите, как ночью заснете, так я вас изобью.
Мастеровые с гордостью поглядели друг на друга, и каждому из них захотелось взять
ребенка на руки и помять его в своих объятиях, чтобы почувствовать то теплое место, откуда
исходит этот разум и прелесть малой жизни.
Один Вощев стоял слабым и безрадостным, механически наблюдая даль; он
по-прежнему не знал, есть ли что особенное в общем существовании, ему никто не мог
прочесть на память всемирного устава, события же на поверхности земли его не прельщали.
Отдалившись несколько, Вощев тихим шагом скрылся в поле и там прилег полежать, не
видимый никем, довольный, что он больше не участник безумных обстоятельств.
Позже он нашел след гробов, увлеченных двумя мужиками за горизонт в свой край
согбенных плетней, заросших лопухами. Быть может, там была тишина дворовых теплых
мест или стояло на ветру дорог бедняцкое колхозное сиротство с кучей мертвого инвентаря
посреди. Вощев пошел туда походкой механически выбывшего человека, не сознавая, что
лишь слабость культработы на котловане заставляет его не жалеть о строительстве будущего
дома. Несмотря на достаточно яркое солнце, было как-то нерадостно на душе, тем более что
в поле простирался мутный чад дыханья и запаха трав. Он осмотрелся вокруг — всюду над
пространством стоял пар живого дыханья, создавая сонную, душную незримость; устало
длилось терпенье на свете, точно все живущее находилось где-то посредине времени и
своего движения: начало его всеми забыто и конец неизвестен, осталось лишь направление.
И Вощев ушел в одну открытую дорогу.

* * *

Козлов прибыл на котлован пассажиром в автомобиле, которым управлял сам Пашкин.
Козлов был одет в светло-серую тройку, имел пополневшее от какой-то постоянной радости
лицо и стал сильно любить пролетарскую массу. Всякий свой ответ трудящемуся человеку
он начинал некими самодовлеющими словами: «Ну хорошо, ну прекрасно»— и продолжал.
Про себя же любил произносить: «Где вы теперь, ничтожная фашистка!». И многие другие
краткие лозунги-песни.
Сегодня утром Козлов ликвидировал как чувство свою любовь к одной средней даме.
Она тщетно писала ему письма о своем обожании, он же, превозмогая общественную
нагрузку, молчал, заранее отказываясь от конфискации ее ласк, потому что искал женщину
более благородного, активного типа. Прочитав же в газете о загруженности почты и
нечеткости ее работы, он решил укрепить этот сектор социалистического строительства
путем прекращения дамских писем к себе. И он написал даме последнюю итоговую
открытку, складывая с себя ответственность любви:
«Где раньше стол был яств, Теперь там гроб стоит!
Козлов».
Этот стих он только что прочитал и спешил его не забыть. Каждый день, просыпаясь,
он вообще читал в постели книги, и, запомнив формулировки, лозунги, стихи, заветы, всякие
слова мудрости, тезисы различных актов, резолюций, строфы песен и прочее, он шел в обход
органов и организаций, где его знали и уважали как активную общественную силу, — и там
Козлов пугал и так уже напуганных служащих своей научностью, кругозором и
подкованностью. Дополнительно к пенсии по первой категории он обеспечил себе и