Page 35 - Котлован

Прислонившись грудью к воткнутой для флага жердине, Елисей уставился в мутную
сырость порожнего места. На том месте собрались грачи для отлета в теплую даль, хотя
время их расставания со здешней землей еще не наступило. Еще ранее отлета грачей Елисей
видел исчезновение ласточек, и тогда он хотел было стать легким, малосознательным телом
птицы, но теперь он уже не думал, чтобы обратиться в грача, потому что думать не мог. Он
жил и глядел глазами лишь оттого, что имел документы середняка, и его сердце билось по
закону.
Из сельсовета раздались какие-то звуки, и Елисей подошел к окну и прислонился к
стеклу; он постоянно прислушивался ко всяким звукам, исходящим из масс или природы,
потому что ему никто не говорил слов и не давал понятия, так что приходилось чувствовать
даже отдаленное звучание.
Елисей увидел Чиклина, сидящего между двумя лежащими навзничь. Чиклин курил и
равнодушно утешал умерших своими словами:
— Ты кончился, Сафронов! Ну и что ж? Все равно я ведь остался, буду теперь, как ты;
стану умнеть, начну выступать с точкой зрения, увижу всю твою тенденцию, ты вполне
можешь не существовать…
Елисей не мог понимать и слушал одни звуки сквозь чистое стекло.
— А ты, Козлов, тоже не заботься жить. Я сам себя забуду, но тебя начну иметь
постоянно. Всю твою погибшую жизнь, все твои задачи спрячу в себя и не брошу их никуда,
так что ты считай себя живым. Вуду день и ночь активным, всю организационность на
заметку возьму, на пенсию стану, лежи спокойно, товарищ Козлов!
Елисей надышал на стекло туман и видел Чиклина слабо, но все равно смотрел, раз
глядеть ему было некуда. Чиклин помолчал и, чувствуя, что Сафронов и Козлов теперь рады,
сказал:
— Пускай весь класс умрет — да я и один за него останусь и сделаю всю его задачу на
свете! Все равно жить для самого себя я не знаю как!.. Чья это там морда уставилась на нас?
Войди сюда, чужой человек!
Елисей сейчас же вошел в сельсовет и стал, не соображая, что штаны спустились с его
живота, хотя вчера вполне еще держались. Елисей не имел аппетита к питанию и поэтому
худел в каждые истекшие сутки.
— Это ты убил их? — спросил Чиклин.
Елисей поднял кверху штаны и уж больше не упускал их, ничего не отвечая, наставя на
Чиклина свои бледные, пустые глаза.
— А кто же? Пойди приведи мне кого-нибудь, кто убивает нашу массу.
Мужик тронулся и пошел через порожнее сырое место, где находилось последнее
сборище грачей; грачи ему дали дорогу, и Елисей увидел того мужика, который был с
желтыми глазами; он приставил гроб к плетню и писал на нем свою фамилию печатными
буквами, доставая изобразительным пальцем какую-то гущу из бутылки.
— Ты что, Елисей? Аль узнал какое распоряжение?
— Так себе, — сказал Елисей.
— Тогда — ничего, — покойно произнес пишущий мужик. — А мертвых не обмывали
еще в совете? Пугаюсь, как бы казенный инвалид не приехал на тележке, он меня рукой
тронет, что я жив, а двое умерли.
Мужик пошел помыть мертвых, чтобы обнаружить тем свое участие и сочувствие;
Елисей тоже побрел ему вслед, не зная, где ему лучше всего находиться.
Чиклин не возражал, пока мужик снимал с погибших одежду и носил их поочередно в
голом состоянии окунать в пруд, а потом, вытерев насухо овчинной шерстью, снова одел и
положил оба тела на стол.
— Ну, прекрасно, — сказал тогда Чиклин. — А кто ж их убил?
— Нам, товарищ Чиклин, неизвестно, мы сами живем нечаянно.
— Нечаянно! — произнес Чиклин и сделал мужику удар в лицо, чтоб он стал жить
сознательно. Мужик было упал, но побоялся далеко уклоняться, дабы Чиклин не подумал