Page 36 - Котлован

про него чего-нибудь зажиточного, и еще ближе предстал перед ним, желая посильнее
изувечиться и затем исходатайствовать себе посредством мученья право жизни бедняка.
Чиклин, видя перед собою такое существо, двинул ему механически в живот, и мужик
опрокинулся, закрыв свои желтые глаза.
Елисей, стоявший тихо в стороне, сказал вскоре Чиклину, что мужик стих.
— А тебе жалко его? — спросил Чиклин.
— Нет, — ответил Елисей.
— Положь его в середку между моими товарищами.
Елисей поволок мужика к столу и, подняв его изо всех сил, свалил поперек прежних
мертвых, а уж потом приноровил как следует, уложив его тесно близ боков Сафронова и
Козлова. Когда Елисей отошел обратно, то мужик открыл свои желтые глаза, но уже не мог
их закрыть и так остался глядеть.
— Баба-то есть у него? — спросил Чиклин Елисея.
— Один находился, — ответил Елисей.
— Зачем же он был?
— Не быть он боялся.
Вощев пришел в дверь и сказал Чиклину, чтоб он шел — его требует актив.
— На тебе рубль, — дал поскорее деньги Елисею Чиклин. — Ступай на котлован и
погляди, жива ли там девочка Настя, и купи ей конфет. У меня сердце по ней заболело.
Активист сидел с тремя своими помощниками, похудевшими от беспрерывного
геройства и вполне бедными людьми, но лица их изображали одно и то же твердое чувство
— усердную беззаветность. Активист дал знать Чиклину и Вощеву, что директивой
товарища Пашкина они должны приурочить все свои скрытые силы на угождение
колхозному разворачиванию.
— А истина полагается пролетариату? — спросил Вощев.
— Пролетариату полагается движение, — произнес активист, — а что навстречу
попадается, то все его: будь там истина, будь кулацкая награбленная кофта — все пойдут в
организованный котел, ты ничего не узнаешь.
Близ мертвых в сельсовете активист опечалился вначале, но затем, вспомнив
новостроящееся будущее, бодро улыбнулся и приказал окружающим мобилизовать колхоз
на похоронное шествие, чтобы все почувствовали торжественность смерти во время
развивающегося светлого момента обобществления имущества.
Левая рука Козлова свесилась вниз, и весь погибший корпус его накренился со стола,
готовый бессознательно упасть. Чиклин поправил Козлова и заметил, что мертвым стало
совершенно тесно лежать: их уж было четверо вместо троих. Четвертого Чиклин не помнил и
обратился к активисту за освещением несчастья, хотя четвертый был не пролетарий, а
какой-то скучный мужик, покоившийся на боку с замолкшим дыханьем. Активист
представил Чиклину, что этот дворовый элемент есть смертельный вредитель Сафронова и
Козлова, но теперь он заметил свою скорбь от организованного движения на него и сам
пришел сюда, лег на стол между покойными и лично умер.
— Все равно бы я его обнаружил через полчаса, — сказал активист. — У нас стихии
сейчас нет ни капли, деться никому некуда! А кто-то еще один лишний лежит!
— Того я закончил, — объяснил Чиклин. — Думал, что стервец явился и просит удара.
Я ему дал, а он ослаб.
— И правильно: в районе мне и не поверят, чтоб был один убиец, а двое — это уж
вполне кулацкий класс и организация!
После похорон в стороне от колхоза зашло солнце, и стало сразу пустынно и чуждо на
свете: из-за утреннего края района выходила густая подземная туча, к полуночи она должна
дойти до здешних угодий и пролить на них всю тяжесть холодной воды. Глядя туда,
колхозники начинали зябнуть, а куры уже давно квохтали в своих закутах, предчувствуя
долготу времени осенней ночи. Вскоре на земле наступила сплошная тьма, усиленная
чернотой почвы, растоптанной бродящими массами; но верх был еще светел — среди