Page 40 - Котлован

нарочно, вот правда истинная — вы люди, видать, хорошие, я-то как выйду на улицу, так и
зальюсь вся слезами. А товарищ активист видит меня — ведь он всюду глядит, он все щепки
сосчитал, — как увидит меня, так и приказывает: плачь, баба, плачь сильней — это солнце
новой жизни взошло, и свет режет ваши темные глаза. А голос-то у него ровный, и я вижу,
что мне ничего не будет, и плачу со всем желанием…
— Стало быть, твой мужик только недавно существует без душевной прилежности? —
обратился Вощев.
— Да как вот перестал меня женой знать, так и почитай, что с тех пор.
— У него душа — лошадь, — сказал Чиклин. — Пускай он теперь порожняком
поживет, а его ветер продует.
Баба открыла рот, но осталась без звука, потому что Вощев и Чиклин ушли в дверь.
Другая изба стояла на большой усадьбе, огороженной плетнями, внутри же избы мужик
лежал в пустом гробу и при любом шуме закрывал глаза, как скончавшийся. Над головой
полуусопшего уже несколько недель горела лампада, и сам лежащий в гробу подливал в нее
масло из бутылки время от времени. Вощев прислонил свою руку ко лбу покойного и
почувствовал, что человек теплый. Мужик слышал то и вовсе затих дыханием, желая
побольше остыть снаружи. Он сжал зубы и не пропускал воздуха в свою глубину.
— А теперь он похолодал, — сказал Вощев.
Мужик изо всех темных своих сил останавливал внутреннее биение жизни, а жизнь от
долголетнего разгона не могла в нем прекратиться. «Ишь ты какая, чтущая меня сила, —
между делом думал лежачий, — все равно я тебя затомлю, лучше сама кончись».
— Как будто опять потеплел, — обнаруживал Вощев по течению времени.
— Значит, не боится еще, подкулацкая сила, — произнес Чиклин.
Сердце мужика самостоятельно поднялось в душу, в горловую тесноту, и там сжалось,
отпуская из себя жар опасной жизни в верхнюю кожу. Мужик тронулся ногами, чтобы
помочь своему сердцу вздрогнуть, но сердце замучилось без воздуха и не могло трудиться.
Мужик разинул рот и закричал от горя смерти, жалея свои целые кости от сотления в прах,
свою кровавую силу тела от гниения, глаза от скрывающегося белого света и двор от вечного
сиротства.
— Мертвые не шумят, — сказал Вощев мужику.
— Не буду, — согласно ответил лежачий и замер, счастливый, что угодил власти.
— Остывает, — пощупал Вощев шею мужика.
— Туши лампаду, — сказал Чиклин. — Над ним огонь горит, а он глаза зажмурил —
вот где никакой скупости на революцию.
Вышедши на свежий воздух, Чиклин и Вощев встретили активиста — он шел в
избу-читальню по делам культурной революции. После того он обязан был еще обойти всех
средних единоличников, оставшихся без колхоза, чтобы убедить их в неразумности
огороженного дворового капитализма.
В избе-читальне стояли заранее организованные колхозные женщины и девушки.
— Здравствуй, товарищ актив! — сказали они все сразу.
— Привет кадру! — ответил задумчиво активист и постоял в молчаливом
соображении. — А теперь мы повторим букву «а», слушайте мои сообщения и пишите…
Женщины прилегли к полу, потому что вся изба-читальня была порожняя, и стали
писать кусками штукатурки на досках. Чиклин и Вощев тоже сели вниз, желая укрепить свое
знание в азбуке.
— Какие слова начинаются на «а»? — спросил активист.
Одна счастливая девушка привстала на колени и ответила со всей быстротой и
бодростью своего разума:
— Авангард, актив, аллилуйщик, аванс, архилевый, антифашист! Твердый знак везде
нужен, а архилевому не надо!
— Правильно, Макаровна, — оценил активист. — Пишите систематично эти слова.
Женщины и девушки прилежно прилегли к полу и начали настойчиво рисовать буквы,