Page 43 - Котлован

пусть идет больше пользы в общий котел, чтоб не было так печально вокруг.
— Ну как же будем, граждане? — произнес активист в вещество народа,
находившегося пред ним. — Вы что ж — опять капитализм сеять собираетесь иль
опомнились?..
Организованные сели на землю и курили с удовлетворительным чувством, поглаживая
свои бородки, которые за последние полгода что-то стали реже расти; неорганизованные же
стояли на ногах, превозмогая свою тщетную душу, но один сподручный актива научил их,
что души в них нет, а есть лишь одно имущественное настроение, и они теперь вовсе не
знали, как им станется, раз не будет имущества. Иные, склонившись, стучали себе в грудь и
слушали свою мысль оттуда, но сердце билось легко и грустно, как порожнее, и ничего не
отвечало. Стоявшие люди ни на мгновенье не упускали из вида активиста, ближние же ко
крыльцу глядели на руководящего человека со всем желаньем в неморгающих глазах, чтобы
он видел их готовое настроение.
Чиклин и Вощев к тому времени уже управились с доставкой бревен и стали их
затесывать в лапу со всех концов, стараясь устроить большой предмет. Солнца не было в
природе ни вчера, ни нынче, и унылый вечер рано наступил над сырыми полями; тишина
распространялась сейчас по всему видимому свету, только топор Чиклина звучал среди нее и
отзывался ветхим скрипом на близкой мельнице и в плетнях.
— Ну что же! — терпеливо сказал активист сверху. — Иль вы так и будете стоять
между капитализмом и коммунизмом: ведь уж пора тронуться — у нас в районе
четырнадцатый пленум идет!
— Дозволь, товарищ актив, еще малость средноте постоять, — попросили задние
мужики, — может, мы обвыкнемся: нам главное дело привычка, а то мы все стерпим.
— Ну стойте, пока беднота сидит, — разрешил активист. — Все равно товарищ Чиклин
еще не успел сколотить бревна в один блок.
— А к чему же те бревна-то ладят, товарищ активист? — спросил задний середняк.
— А это для ликвидации классов организуется плот, чтоб завтрашний день кулацкий
сектор ехал по речке в море и далее…
Вынув поминальные листки и классово-расслоечную ведомость, активист стал метить
знаки по бумагам; а карандаш у него был разноцветный, и он применял то синий, то красный
цвет, а то просто вздыхал и думал, не кладя знаков до своего решения. Стоячие мужики
открыли рты и глядели на карандаш с томлением слабой души, которая появилась у них из
последних остатков имущества, потому что стала мучиться. Чиклин и Вощев тесали в два
топора сразу, и бревна у них складывались одно к другому вплоть, основывая сверху
просторное место.
Ближний середняк прислонился головой к крыльцу и стоял в таком покое некоторое
время.
— Товарищ актив, а товарищ!..
— Говори ясно, — предложил середняку активист между своим делом.
— Дозволь нам горе горевать в остатнюю ночь, а уж тогда мы век с тобой будем
радоваться!
Активист кратко подумал.
— Ночь — это долго. Кругом нас темпы по округу идут, горюйте, пока плот не готов.
— Ну хоть до плота, и то радость, — сказал средний мужик и заплакал, не теряя
времени последнего горя. Бабы, стоявшие за плетнем Оргдвора, враз взвыли во все
задушевные свои голоса, так что Чиклин и Вощев перестали рубить дерево топорами.
Организованная членская беднота поднялась с земли, довольная, что ей горевать не
приходится, и ушла смотреть на у свое общее, насущное имущество деревни.
— Отвернись и ты от нас на краткое время, — попросили активиста два середняка. —
Дай нам тебя не видеть.
Активист отстранился с крыльца и ушел в дом, где с жадностью начал писать рапорт о
точном исполнении мероприятия по сплошной коллективизации и о ликвидации