Page 145 - Живые и мертвые
P. 145

Старик  вытащил  из-за  пазухи  руку  и  сердито  махнул  ею  по  столу,  словно  сгребая
               невидимый глазу сор.
                     – Ну, а ты? Не за письмами, так что?
                     – На днях на фронт нас отправляют, зашла кое-какие вещи взять, – соблюдая правила
               школы: ни с кем не делиться своими тайнами, сказала Маша.
                     – Значит, и вас на фронт? А кто же вы есть такие?
                     Маша молча смотрела на него.
                     – Ладно, не отвечай, коли не вправе! – без обиды сказал Попков. – Только в одном меня
               успокой:  что же,  у  вас  весь  такой  батальон, женский,  как  при  Керенском?  Или  и  мужики
               есть?
                     – Есть. – Маша невольно улыбнулась.
                     – Ну  и  слава  богу!  Значит,  до  этого  дело  у  нас  не  дошло  еще. –  Попков вздохнул  и
               долго  молчал,  словно  колебался,  заговорить  ли  ему  с  этой  мало  еще  чего  видевшей  и
               знавшей в своей жизни девчонкой о том самом для него важном, о чем он неотступно думал
               все последнее время. Но говорить об этом сейчас, кроме Маши, ему было не с кем, а молчать
               он  больше  не  мог. –  Я  с  одним  полковником  в  больнице  лежал  –  хотя  и  с  фронта,  а  не
               раненый,  тоже,  как  у  меня,  грыжа  просто.  Оказывается,  это  и  на  фронте  не  отменяется.
               Спрашиваю я его: «Ну, скажи ты мне, что это за такая за „внезапность“? Где же вы были, я
               ему говорю, – военные люди? Почему товарищ Сталин про это от вас не знал, хотя  бы за
               неделю, ну за три дня? Где же ваша совесть? Почему не доложили товарищу Сталину?»
                     – И что же он вам сказал? – Маша сама уже много раз задавала себе этот мучительный
               вопрос,  но  еще  никогда  не  задавала  вслух  так  прямо  и  бесстрашно,  как  это  делал  сейчас
               Попков.
                     – Чего  сказал?  А  ничего  не  сказал.  Нагрубил  мне,  старику.  А  тебе,  наверно,  все
               понятно? –  усмехнулся  Попков. –  Меня  тут  одна  молодая  барышня  с  нашего  двора  в
               прошлом месяце за длинный язык воспитывала: все ей понятно было. А сегодня с чемоданом
               в руках так через двор ударилась, бедная, аж ноги подламывались. Если и тебе все про все
               понятно, тогда бог с тобой, лучше молчи.
                     – Не  знаю  я,  Зосима  Иванович.  Мы  ведь  полтора года  прожили почти  на границе,  в
               самом Гродно, и кто же из нас не думал там о войне?! Конечно, все думали! А потом как
               ослепление какое-то: перед самой войной маму с Таней там оставить! Я не знаю, как другие,
               я просто о себе и о муже думаю: как же мы могли это сделать? Не знаю. Даже теряюсь, когда
               думаю об этом.
                     – А  теперь  я  тебе  скажу,  как  я  понимаю, –  после  долгого  молчания  строго  и  даже
               торжественно сказал Попков. – Какая такая была «внезапность», я не знаю  – не моего ума
               дело. Когда за стенкой гости придут, на стол собирают, и то людям слышно! А как это так,
               чтоб  под  боком  целое  войско  собрали  –  и  не  слыхать,  не  знаю!  Но  я  другое  скажу.  Что
               обсчитались  мы,  какая  у  немца  сила, –  это  верно.  Что  сила  у  него  огромная,  тоже  верно.
               Потому он и пошел прямо с границы ломать нас. –  Попков положил руки перед собой на
               стол  и  всем  телом  подался  к  Маше. –  Ты  уже  не маленькая,  кое-что  помнишь и на  своем
               веку. Скажи мне хотя бы про свой век: как ни тяжело нам было, а пожалели мы когда-либо
               чего-либо для Красной Армии? Было когда такое, что надо на Красную Армию дать, а народ
               бы не дал? Нет, ты отвечай! Было такое или не было?
                     – Не было, – сказала притихшая Маша.
                     – А  теперь  я  так  понимаю,  что  не  все  у  Красной  Армии  есть,  чему  надо  быть!
               Подумать, сколько времени не можем фашиста остановить! А теперь я спрашиваю и прошу
               за  это  к  ответу:  а  почему  же  нам  не  сказали?  Да  я  бы  на  самый  крайний  случай  и  эту
               квартиру отдал, в одной бы комнате прожил, я бы на восьмушке хлеба, на баланде, как в
               гражданскую,  жил,  только  бы  у  Красной  Армии  все  было,  только  б  она  с  границы  не
               пятилась… Почему не сказали по совести? Почему промолчали? Прав я или нет?
                     Маша  не  знала,  прав  или  не  прав  сидевший  перед  ней  и  говоривший,  нет,  уже  не
               говоривший, а кричавший все это Попков. Но, несмотря на всю горечь того, о чем он кричал
   140   141   142   143   144   145   146   147   148   149   150