Page 142 - Живые и мертвые

или товарищ К. со своим партизанским отрядом уничтожили в лесах столько-то фашистов,
или совершили налет на фашистский штаб, или подожгли цистерну с горючим, или
минировали дорогу, или сожгли дом, в котором поселился вернувшийся помещик – барон
фон Бидерлинг… Их мысли больше, чем на сводках с фронта, были сосредоточены на том,
что делается там, за его линией, где они скоро очутятся сами. И проявлявшаяся в этом доля
эгоизма, пожалуй, была простительной, если подумать обо всем, что им предстояло…
Грузовик круто затормозил. Над самым ухом у Маши за бортом послышалась знакомая
фраза: «Прошу предъявить документы». Ехавший в кабине начхоз школы интендант
третьего ранга Бурылин зашелестел бумагами, потом этими же бумагами зашелестел тот, кто
взял их в руки, и сухой голос, сначала приказавший предъявить документы, теперь спросил:
– А что у вас в кузове?
– В кузове двое моих военнослужащих, но я старший по команде.
– Это ничего не значит, – сказал все тот же голос.
Маша и Нюся сели, откинув загремевший над головой брезент.
Через борт грузовика заглядывал высокий лейтенант с худыми, обтянутыми скулами.
За спиной его стоял не один, а целых трое патрульных.
– Ваши документы! – сказал лейтенант.
Маша и Нюся достали свои отпускные билеты и предъявили ему.
Он внимательно проглядел их, вернул и, даже не остановив взгляда на Нюсе, что было
большой редкостью, отвернулся.
– Можете следовать.
– Смотри, какой сердитый! – сказала Нюся.
– Целых четверо, – сказала Маша, глядя назад.
Она снова вспомнила о вчерашней вечерней сводке со словами: «Положение на
Западном направлении фронта ухудшилось». И эта сводка, и четверо патрульных вместо
двоих, которые стояли здесь в сентябре, – все это тревожно кольнуло ее в сердце.
Вдоль обочин шоссе громоздились сваренные из двутавровых балок, еще не
установленные противотанковые ежи. Потом грузовик проскочил мимо баррикады,
оставившей на шоссе узкий проезд, только для одной машины. В последние дни в школе
знали, что Москву укрепляют и даже строят баррикады, но знать было одно, а видеть эти
баррикады, да еще при самом въезде в Москву, – совсем другое.
– Ложись, а то холодно. – Нюся уже успела улечься на дно грузовика.
Маша с трудом оторвала глаза от шоссе и, накрывшись брезентом, снова легла рядом с
Нюсей.
Трудно сказать, к лучшему или худшему это было, но из-за того, что они, пригревшись,
пролежали под брезентом еще полчаса, пока грузовик ехал от заставы до Пироговской, они
так и не увидели по-настоящему ни окраин Москвы, ни того, что происходило на них в этот
вечер.
Грузовик остановился.
– Ну что, здесь вас, что ли, сбрасывать? – спросил Бурылин, приоткрыв кабину и
постучав ладонью по кузову.
Маша и Нюся, одна за другой, вылезли из-под брезента и, ставя ногу на колесо,
соскочили с машины.
Мимо них по мостовой вразброд, не в ногу, проходила колонна штатских,
вооруженных винтовками людей. Люди были разного возраста, одетые кто во что: кто в
пальто и кепки, кто в ушанки и ватники. Они шли угрюмо, без песен, некоторые на ходу
курили.
– Такие, девушки, дела! – не вылезая из кабины, вздохнул Бурылин. Хотя, свернув со
старого Калужского шоссе, они проехали всего несколько улиц, он успел увидеть то, чего не
увидели лежавшие в кузове под брезентом курсантки. – Такие-то дела, девушки! – повторил
он и подумал о собственной семье: жене и двух детях, живших на том конце города, у
Семеновской заставы, и о том, что надо успеть втиснуть их ночью в какой-нибудь уходящий