Page 17 - Живые и мертвые

росчерк московской отметки.
– Где сейчас ваша редакция, к сожалению, не знаю, – сказал дивизионный комиссар,
складывая билет пополам. – Признаюсь, пока еще не знаю даже, где и политотдел вашей
Третьей армии. И вообще… – Кажется, он хотел сказать, что вообще не знает, где вся Третья
армия, но не сказал этого, а только невесело улыбнулся. – Придется послужить здесь, у нас…
– И он протянул документы Синцова не самому Синцову, а стоявшему рядом толстому,
румяному батальонному комиссару со знакомым Синцову лицом. – Возьмите политрука к
себе, – сказал он. – Турмачев-то у вас выбыл надолго?
Батальонный комиссар подтвердил, что Турмачев выбыл надолго, и, попросив
разрешения быть свободным, увел с собой Синцова.
– Ну вот, будете у нас, – через полчаса говорил он Синцову, сидя рядом с ним в
спрятанной под елками «эмке».
На полу «эмки» стоял термос, из которого они оба по очереди пили чай, а на коленях у
батальонного комиссара лежала газета с горкой ванильных сухарей.
– Еще жена в Москве упаковала, – говорил батальонный комиссар. – Сердился на нее:
«Что ты меня снаряжаешь? Я же на армейском довольствии!» – а теперь рад…
Сухари были московские, батальонный комиссар – редактор фронтовой газеты – тоже
был московский. В прошлом году Синцов приезжал в Москву на краткосрочные газетные
курсы, и батальонный комиссар читал там лекции по отделу партийной жизни. Это был
первый хоть немножко знакомый Синцову человек, которого он встретил за последние пять
суток; а главное, наконец не надо больше бродить, совать свои документы, выслушивать
ответы «не знаю», «неизвестно». Он наконец прибыл в часть, мог не искать ничего другого,
оставаться здесь, получать приказания, делать то, для чего ехал на войну.
От всех этих разом нахлынувших чувств Синцов глубоко вздохнул.
– Что это вы?
– Устал скитаться.
– Вообще тяжело, – сказал батальонный комиссар. – Турмачева вчера диверсанты
ранили. Вы его не знали?
– Не знал.
– Он когда-то в вашем «Боевом знамени» служил. Ехал ночью на редакционной
полуторке сюда, в Политуправление, кто-то остановил с фонарем, стали проверять
документы, он достал документы, а его из нагана в бок! И скрылись. Кто? Что? Почему?
Газету сегодня выпустили, – внешне перескакивая с одного на другое, а в сущности
продолжая говорить о том, как тяжело, сказал батальонный комиссар, – а куда везти,
неизвестно! Полевая почта еще не работает, где какие части стоят, пока не знаем. Сегодня с
утра рассадил всех работников по машинам и разослал по разным дорогам, чтобы в каждую
часть, какую найдут, давали пачку газет. Очень тяжело, – заключил он и приказал, чтобы
Синцов ехал в Могилев, шел в типографию и помогал выпустить номер. – Там сейчас всего
три человека: секретарь, машинистка и выпускающий.
– А материал есть? – спросил Синцов.
– Делайте из того, что есть. Я потом приеду. Какой же материал? – пожал плечами
батальонный. – Может быть, привезут к вечеру. Газеты раздадут, а материал привезут. А у
вас есть какой-нибудь материал? – поднял он глаза на Синцова.
Но Синцов только молча посмотрел на него. «Какой у меня может быть материал! –
думал он. – Да, у меня есть материал, да, я видел за эти дни столько, сколько не видал за всю
жизнь, но разве можно напечатать все это рядом с той только что записанной по радио
сводкой, которую редактор держит на коленях вместе с сухарями?! В сводке написано о
больших приграничных сражениях, а я еще три дня назад не мог попасть из Борисова в
Минск. Чему же верить: этой сводке или тому, что я видел своими глазами? Или, может
быть, правда и то и другое, может быть, там впереди, у границы, на самом деле идут
тяжелые, но успешные оборонительные бои, а я просто оказался в полосе немецкого
прорыва, обалдел от страха и не могу представить себе того, что происходит в других