Page 20 - Живые и мертвые

штаб фронта, за Бобруйском шли бои с немцами, и он считал, что между этими двумя
пунктами должны стоять штабы и войска, а значит, должно происходить и движение машин.
Но вот они проехали уже полдороги, потом еще десять километров и еще десять, а
шоссе по-прежнему было пустынно. Наконец грузовик Синцова чуть не столкнулся на
перекрестке с «эмочкой», выезжавшей с лесной дороги. Синцов открыл кабину и помахал
рукой. «Эмочка» остановилась. В ней оказался пехотный капитан, он назвался адъютантом
командира стрелкового корпуса. Синцов решил поехать вместе с ним и раздать газету в
частях корпуса – пока что все пачки лежали нетронутыми в грузовике. Но адъютант
поспешно ответил, что он был в отлучке, а корпус тем временем куда-то переместился. Он
сам теперь ищет свой корпус, так что ехать вместе с ним бессмысленно, пусть лучше ему
дадут несколько пачек газет в «эмку», – когда он найдет корпус, он их сам раздаст. Люсин
достал из кузова две пачки, капитан бросил их на заднее сиденье, и «эмка», газанув,
скрылась за деревьями, а полуторка поехала дальше к Бобруйску.
Над дорогой несколько раз прошли «мессершмитты». Лес подступал вплотную к
шоссе, и они выносились из-за верхушек деревьев так мгновенно, что Синцов только раз
успел выскочить из машины. Но немцы не обстреливали полуторку, – наверно, у них были
дела поважнее.
До Березины, судя по карте, оставалось всего десять километров. Раз бои идут на той
стороне, за Бобруйском, значит, по эту сторону реки должны стоять хоть какие-нибудь тылы
или вторые эшелоны. Синцов, поворачивая голову то вправо, то влево, напряженно
всматривался в гущу леса.
Непонятная пустынность шоссе все больше действовала ему на нервы.
Вдруг шофер резко затормозил.
На пересечении с узкой, далеко к горизонту уходившей просекой на обочине шоссе
стоял красноармеец без винтовки, с двумя гранатами у пояса.
Синцов спросил у него, откуда он и нет ли поблизости кого-нибудь из командиров.
Красноармеец сказал, что он прибыл с лейтенантом в составе команды из двадцати
человек еще вчера на грузовике из Могилева и поставлен здесь на пост – задерживать
идущих с запада одиночек и направлять их налево по просеке, к лесничеству, где лейтенант
формирует часть.
Из дальнейших расспросов выяснилось, что он стоит здесь со вчерашнего вечера, что
винтовки им выдали в Могилеве через одного: «На первый, второй рассчитайсь!»; что
сначала они стояли вдвоем, но под утро его напарник исчез; что за это время он направил в
лесничество человек шестьдесят одиночек, но о нем самом, наверно, забыли: никто не
сменял его, и он ничего не ел со вчерашнего дня.
Синцов отдал ему половину набитых в полевую сумку сухарей и приказал шоферу
ехать дальше.
Еще через километр машину остановили двое выскочивших из лесу милиционеров в
серых прорезиненных плащах.
– Товарищ командир, – сказал один из них, – какие будут приказания?
– Какие приказания? – удивленно переспросил Синцов. – У вас есть свое начальство!
– Нет у нас своего начальства, – сказал милиционер. – Послали позавчера сюда, в лес,
парашютистов ловить, если сбросятся, а какие же теперь парашютисты, когда немцы уже
через Березину переправились!
– Кто это вам сказал?
– Люди сказали. Да вон уже и артиллерия… Не слышите разве?
– Не может быть! – сказал Синцов, хотя, когда он прислушался, ему самому
показалось, что впереди слышен гул артиллерии. – Вранье! – успокаивая сам себя, отрезал он
тоном, в котором было больше упрямства, чем уверенности.
– Товарищ начальник, – сказал милиционер, лицо у него было бледное и полное
решимости, – вы, наверное, в свою часть едете, возьмите с собой, зачислите бойцами! Что ж
нам, тут дожидаться, когда фашист на сук вздернет! Или форму снимать?