Page 25 - Живые и мертвые

середину дороги, размахивая гранатой так, словно собирался бросить ее под грузовик.
– Товарищ политрук, – спросил он Синцова голосом, от которого у того похолодело
внутри, – товарищ политрук, что же это? Вторые сутки не сменяют… Неужели не будет
другого приказа, товарищ политрук?
И Синцов понял, если твердо ответить ему, что другого приказа не будет, что его
придут и сменят, он останется и будет стоять. Но кто поручится, что его действительно
придут и сменят.
– Я снимаю вас с поста, – сказал Синцов, пытаясь вспомнить, как назло, выскочившую
из головы формулу, при помощи которой старший начальник может снять с поста
часового. – Я снимаю вас с поста, потом доложите! – повторил он, не вспомнив ничего
другого и боясь, что из-за неточно отданного приказа красноармеец не послушается его,
останется на посту и погибнет. – Садитесь, поедете со мной!
Красноармеец облегченно вздохнул, прицепил гранату к поясу и полез в кузов машины.
Едва машина тронулась снова, как в небе показались шедшие к Бобруйску еще три
ТБ-3. На этот раз их сопровождал наш истребитель. Он высоко взмывал в небо и снова
проносился над ними, соразмеряя с их медленным движением свою двойную скорость.
– Хоть эту тройку сопровождают, – сказал Синцову летчик со сбитого
бомбардировщика; в его голосе было отрешенное от собственной беды чувство облегчения.
Но не успел Синцов ответить, как из облаков вынырнули два «мессершмитта». Они
понеслись к бомбардировщикам, наш истребитель развернулся им навстречу, на встречных
курсах свечкой пошел вверх, перевернулся через крыло и, пронесшись мимо одного из
«мессершмиттов», зажег его.
– Горит, горит! – закричал летчик. – Смотрите, горит!
Мстительная радость овладела людьми, сидевшими в машине. Даже шофер, оставив на
баранке одну руку, высунулся всем телом из кабины. «Мессершмитт» падал, из него
вывалился немец, высоко в небе раскрыв купол парашюта.
– Сейчас и второго собьет, – крикнул летчик, – вот увидишь! – Сам не замечая этого, он
все время тряс Синцова за руку.
«Ястребок» круто набирал высоту, но второй немец вдруг почему-то оказался уже над
ним; снова раздался стук пулеметов, «мессершмитт» вынесся вверх, а наш истребитель,
дымя, пошел вниз. От него оторвался черный комочек и с почти неуловимой для глаз
быстротой стал падать все ниже и ниже, и лишь над самыми верхушками сосен, когда,
казалось, уже все пропало, наконец раскрылся парашют. «Мессершмитт» сделал в небе
широкий спокойный разворот и пошел к Бобруйску вслед за бомбардировщиками.
Летчик вскочил на ноги в кузове, он ругался страшными словами и махал руками,
слезы текли по его лицу. Синцов видел все это уже пять раз и сейчас отвернулся, чтобы
больше не видеть. Он только слышал, как снова издали донесся стук пулеметов, как летчик,
скрипнув зубами, в отчаянии сказал «готов» и, закрыв руками лицо, бросился на доски
кузова.
Синцов приказал остановить машину. Немецкий парашют еще болтался высоко над
головами, наш летчик уже опустился, и на глаз казалось – недалеко, километра за два в
сторону Бобруйска.
– Пойдите в лес, поймайте этого фашиста! – сказал Синцов Люсину. – Возьмите с
собой бойцов.
– Живым взять? – деловито спросил Люсин.
– Как выйдет.
Синцову было все равно, живым или неживым возьмут немца, хотелось только одного
– чтобы, когда сюда придут другие фашисты, он не встретился с ними!
Обоих раненых – штурмана и сидевшего в кабине красноармейца – выгрузили из
машины и положили под деревом: охранять их оставили того бойца с гранатами, которого
Синцов снял с поста. «Что бы ни случилось, он не бросит раненых», – подумал Синцов.
Люсин, сержант и остальные красноармейцы пошли в лес ловить немца, а Синцов, взяв