Page 41 - Живые и мертвые

перенесли!..
Разрывался новый снаряд, и оба полковника ныряли в щели.
– Нечего было мне докладывать! – снова высовываясь из щели, багровея, кричал
командир дивизии. – Надо было без докладов переместить, раз я КП перенес…
– Разрешите доложить, – снова прикладывая руку к козырьку, кричал начальник
артиллерии, – что я вам докладывал и вы сами приказали не перемещать, потому что…
Новый свист снаряда, новый разрыв, оба снова ныряли в щели и выскакивали из них.
– Я вас не спрашиваю, как и почему, – кричал командир дивизии, – а приказываю вам!..
В очередной раз нырнув в щель рядом с полковником-артиллеристом, Синцов
улыбнулся, несмотря на серьезность положения. Артиллерист заметил его улыбку и
по-мальчишески подмигнул.
Налет кончился так же внезапно, как и начался. На весь лес оказалось лишь несколько
легкораненых.
– Приказываю немедленно переместить батарею! – кричал командир дивизии, с трудом
вылезая из щели и отряхивая от песка толстые колени.
– Есть переместить батарею!
Но командир дивизии уже не смотрел на артиллериста, а кричал кому-то еще, чтоб
подали машину, он поедет к Серпилину!
– Серпилин, Серпилин! – орал он через минуту в телефон. – Я Зайчиков!.. Как ты там,
Серпилин? Сейчас я к тебе еду, давай не теряйся! – Кажется, ему докладывали по телефону
что-то хорошее. – Лупи их, Серпилин, в бога мать, как мы с тобой белых лупили!.. Сейчас
еду к тебе! – весело, на весь лес орал полковник.
Едва уехал командир дивизии, как началась стрельба из малокалиберных пушек и
пришло телефонное донесение, что немецкие танки вышли на шоссе в трех километрах от
штаба.
Полковник-артиллерист сел на полуторку и уехал на шоссе, к своим пушкам. Синцов
кинулся было к нему, но в последнюю секунду дрогнул и остался. И, хотя сделал перед
самим собой вид, что хотел поехать и не успел, в глубине души знал, что струсил. Через
минуту, взяв себя в руки, он уже действительно решился ехать, но теперь было не с кем. Он
подошел поближе к столику, за которым сидел оперативный дежурный, и прислонился к
толстой сосне.
Сообщения по телефону были все тревожнее: танки в двух километрах, в полутора, в
километре…
Оперативный дежурный и еще какой-то майор распорядились разобрать гранаты и
приготовить бутылки с бензином.
Бутылки с бензином приготовили, но выяснилось, что почти ни у кого нет спичек.
Несколько минут, забыв о танках, все искали по карманам коробки и делили спички.
С шоссе донесся гул моторов, потом шквальная артиллерийская стрельба, и вдруг все
смолкло.
Оперативный дежурный вытер пот со лба, положил на столик громко стукнувшую в
тишине трубку и сказал, что все в порядке: прорвавшиеся танки уничтожены артиллерией.
А еще через пять минут в лес, петляя между деревьями, въехал пикап, и из кабины
выскочил человек, которого Синцов меньше всего ожидал тут встретить. Это был его
однокашник еще по КИЖу, известный московский фоторепортер Мишка Вайнштейн, теперь
одетый в военную форму, а в остальном совершенно такой же, как до войны, – толстый,
веселый, шумный, с двумя «лейками» на груди.
– Здорово, Мишка! – обрадовался Синцов, тряся обеими руками тяжелую, как гиря,
руку своего старого приятеля, которого ни раньше, ни теперь иначе, как Мишкой, никто и не
называл.
– Здорово, здорово! – ухмыляясь, отвечал Мишка и вытирал свободной рукой пот,
лившийся с его круглого, как сковородка, лица. – Когда ты сюда подскочил?
«Подскочил» было его любимое словцо.