Page 72 - Живые и мертвые

легче, чтобы фашисты вас к стенке поставили, чем своей рукой комиссарские звезды
срывать, – это значит, что у вас совесть есть. Но нам одного этого мало. Мы не встать к
стенке хотим, а фашистов к стенке поставить. А без оружия этого не совершишь. Так-то вот!
Идите в строй, и ожидаю, что вы будете первым, кто приобретет себе оружие в бою.
Когда смущенный старший политрук отошел на несколько шагов, Серпилин окликнул
его и, отцепив одну из двух висевших у пояса гранат-лимонок, протянул на ладони.
– Для начала возьмите!
Синцов, в качестве адъютанта записывавший в блокнот фамилии, звания и номера
частей, молча радовался тому запасу терпения и спокойствия, с которым Серпилин говорил с
людьми.
Нельзя проникнуть в душу человека, но Синцову за эти дни не раз казалось, что сам
Серпилин не испытывает страха смерти. Наверное, это было не так, но выглядело так.
В то же время Серпилин не делал виду, что не понимает, как это люди боятся, как это
они могли побежать, растеряться, бросить оружие. Наоборот, он давал почувствовать им, что
понимает это, но в то же время настойчиво вселял в них мысль, что испытанный ими страх и
пережитое поражение – все это в прошлом. Что так было, но так больше не будет, что они
потеряли оружие, но могут приобрести его вновь. Наверное, поэтому люди не отходили от
Серпилина подавленными, даже когда он говорил с ними круто. Он справедливо не снимал с
них вины, но и не переваливал всю вину только на их плечи. Люди чувствовали это и хотели
доказать, что он прав.
Перед вечерним привалом произошла еще одна встреча, непохожая на все другие. Из
двигавшегося по самой чащобе леса бокового дозора пришел сержант, приведя с собой двух
вооруженных людей. Один из них был низкорослый красноармеец, в потертой кожаной
куртке поверх гимнастерки и с винтовкой на плече. Другой – высокий, красивый человек лет
сорока, с орлиным носом и видневшейся из-под пилотки благородной сединой, придававшей
значительность его моложавому, чистому, без морщин лицу; на нем были хорошие галифе и
хромовые сапоги, на плече висел новенький ППШ, с круглым диском, но пилотка на голове
была грязная, засаленная, и такой же грязной и засаленной была нескладно сидевшая на нем
красноармейская гимнастерка, не сходившаяся на шее и короткая в рукавах.
– Товарищ комбриг, – подходя к Серпилину вместе с этими двумя людьми, косясь на
них и держа наготове винтовку, сказал сержант, – разрешите доложить? Привел
задержанных. Задержал и привел под конвоем, потому что не объясняют себя, а также по их
виду. Разоружать не стали, потому что отказались, а мы не хотели без необходимости
открывать в лесу огонь.
– Заместитель начальника оперативного отдела штаба армии полковник Баранов, –
отрывисто, бросив руку к пилотке и вытянувшись перед Серпилиным и стоявшим рядом с
ним Шмаковым, сердито, с ноткой обиды сказал человек с автоматом.
– Извиняемся, – услышав это и, в свою очередь, прикладывая руку к пилотке, сказал
приведший задержанных сержант.
– А чего вы извиняетесь? – повернулся к нему Серпилин. – Правильно сделали, что
задержали, и правильно, что привели ко мне. Так действуйте и в дальнейшем. Можете идти.
Попрошу ваши документы, – отпустив сержанта, повернулся он к задержанному, не называя
его по званию.
Губы у того дрогнули, и он растерянно улыбнулся. Синцову показалось, что этот
человек, наверное, был знаком с Серпилиным, но только сейчас узнал его и поражен
встречей.
Так оно и было. Человек, назвавший себя полковником Барановым и действительно
носивший эту фамилию и звание и состоявший в той должности, которую он назвал, когда
его подвели к Серпилину, был так далек от мысли, что перед ним здесь, в лесу, в военной
форме, окруженный другими командирами, может оказаться именно Серпилин, что в первую
минуту лишь отметил про себя, что высокий комбриг с немецким автоматом на плече очень
напоминает ему кого-то.