Page 8 - Живые и мертвые

означала эта фраза, он узнал лишь на следующий день.
Через час к машине подбежал артиллерийский капитан, выхватил из кабины вещевой
мешок и, счастливо крикнув Синцову, что на первый случай получил под команду два
орудия, убежал. Синцов его больше никогда не видел.
Лес был по-прежнему набит людьми, и, сколько бы их ни отправлялось под командой в
разные стороны, казалось, все они никогда не рассосутся.
Прошел еще час, и над реденьким сосновым лесом появились первые немецкие
истребители. Синцов каждые полчаса бросался на землю, прижимаясь головой к стволу
тонкой сосны; высоко в небе колыхалась ее редкая крона. При каждом налете лес начинал
стрелять в воздух. Стреляли стоя, с колена, лежа, из винтовок, из пулеметов, из наганов.
А самолеты шли и шли, и все это были немецкие самолеты.
«А где же наши?» – горько спрашивал себя Синцов, так же как это и вслух и молча
спрашивали все люди вокруг него.
Уже под вечер над лесом прошла тройка наших истребителей с красными звездами на
крыльях. Сотни людей вскочили, закричали, радостно замахали руками. А еще через минуту
три «ястребка» вернулись, строча из пулеметов.
Стоявший рядом с Синцовым пожилой интендант, снявший фуражку и прикрывшийся
ею от солнца, чтобы получше разглядеть свои самолеты, свалился, убитый наповал. Рядом
ранило красноармейца, и он, сидя на земле, все время сгибался и разгибался, держась за
живот. Но еще и теперь людям казалось, что это случайность, ошибка, и лишь когда в третий
раз те же самолеты прошли над самыми верхушками деревьев, по ним открыли огонь.
Самолеты шли так низко, что один из них удалось сбить из пулемета. Ломаясь о деревья и
разваливаясь на куски, он упал всего в ста метрах от Синцова. В обломках кабины застрял
труп летчика в немецкой форме. И хотя в первые минуты весь лес торжествовал: «Наконец
сбили!» – но потом всех ужаснула мысль, что немцы уже успели где-то захватить наши
самолеты.
Наконец наступила долгожданная темнота. Шофер грузовика по-братски поделился с
Синцовым сухарями и вытащил из-под сиденья купленную в Борисове бутылку теплого
сладкого ситро. До реки не было и полукилометра, но ни у Синцова, ни у шофера после
всего пережитого за день не хватило сил сходить туда. Они выпили ситро, шофер лег в
кабине, высунув ноги наружу, а Синцов опустился на землю, приткнул к колесу машины
полевую сумку и, положив на нее голову, несмотря на ужас и недоумение, все-таки упрямо
подумал: нет, не может быть. То, что он видел здесь, не может происходить всюду!
С этой мыслью он заснул, а проснулся от выстрела над ухом. Какой-то человек, сидя на
земле в двух шагах от него, палил в небо из нагана. В лесу рвались бомбы, вдали виднелось
зарево; по всему лесу, в темноте, наезжая одна на другую и на деревья, ревели и двигались
машины.
Шофер тоже рванулся ехать, но Синцов совершил первый за сутки поступок военного
человека – приказал переждать панику. Только через час, когда все стихло – исчезли и
машины и люди, – он сел рядом с шофером, и они стали искать дорогу из лесу.
На выезде, у опушки, Синцов заметил темневшую впереди на фоне зарева группу
людей и, остановив машину, с винтовкой в руках пошел к ним. Двое военных, стоя на
обочине шоссе, разговаривали с задержанным, штатским, требуя документы.
– Нету у меня документов! Нету!
– Почему нету? – настаивал один из военных. – Предъяви нам документы!
– Документы вам? – крикнул задрожавшим, злым голосом человек в штатском. – А
зачем вам документы? Что я вам, Гитлер? Все Гитлера ловите! Все равно не поймаете!
Военный, требовавший предъявления документов, взялся за пистолет.
– Ну и стреляй, если совести хватит! – с отчаянным вызовом крикнул штатский.
Едва ли этот человек был диверсантом, скорее всего он был просто какой-нибудь
мобилизованный, доведенный до горькой злобы поисками своего призывного пункта. Но
того, что он крикнул про Гитлера, нельзя было кричать людям, тоже доведенным до