Page 88 - Живые и мертвые

телефону.
– А вы введите, – отрезал Климович. – И за ночь помойте их всех, вот это будет
гостеприимство.
После этого он позвонил комиссару бригады и спросил, не у него ли сейчас комиссар
вырвавшейся из окружения группы Шмаков.
– Здесь. Его малость оглушило. Рядом мина рванула. Но уже отлежался, в порядке,
сейчас ужинать сядем.
– Ладно, приступайте, сейчас я тоже к тебе приду, – сказал Климович и, отдав
распоряжения своему ординарцу на тот случай, если политрук вернется ночевать, вышел из
избы.
По небу, гонимые ветром, бежали низкие, серые, рваные облака; сквозь них
помаргивали бледные осенние звезды. Над фронтом стояла такая мертвая тишина, словно не
было и в помине никакого боя.
…А Синцов в это время трясся в машине по ухабистой лесной дороге, сидя на
корточках у изголовья Серпилина.
На полпути Серпилин пришел в сознание, но продолжал молчать, только иногда сквозь
сжатые губы покрякивая на ухабах.
Потом наконец спросил:
– Куда едем? В медсанбат?
И, узнав голос Синцова, сказал ему, чтобы он, доехав до места, возвращался в дивизию.
Так он упрямо два с лишним месяца называл выходивших с ним из окружения людей, так
продолжал называть их и теперь.
– Не хотел бы оставлять вас. – Синцов думал о медсанбате и предстоящей операции.
Но Серпилин понял его по-другому:
– Э-э, брат, так ты со мной до Урала доедешь. Мало ли где меня теперь лечить будут! А
когда же воевать? Сейчас только самая война и пойдет!
– Я только хотел дождаться, пока операция…
– Ну, ну, дождись! – теперь поняв его, сказал Серпилин. – По моему фельдшерскому
разумению, раны не тяжелые, только хреново, что крови много ушло.
Он вздохнул и вдруг спросил:
– Помнишь, как наша докторша плакала, что раненым в окружении кровь нельзя было
перелить? И кровь бы люди дали, и руки у нее золотые, а перелить нет возможности! Ни
инструмента, ни лаборатории… Да, брат, плохо безоружным быть, хуже нет на свете! Ты,
кстати, о ней там не забудь, позаботься!.. И Шмакову скажи, и сам… – Серпилин при этих
словах коснулся руки Синцова своей ледяной от потери крови рукой.
– Товарищ комбриг… – ощутив это прикосновение, дрогнувшим голосом сказал
Синцов и не знал, что добавить.
Он еще никого на этой войне не боялся так потерять, как Серпилина, но не будешь же
вслух просить его: «Товарищ комбриг, не умирайте!»
Весь медсанбат был на ногах. Туда еще до Серпилина привезли много тяжелораненых.
В приемно-сортировочном отделении и в предоперационной некуда было ступить.
Носилки с Серпилиным торопливо вытащили из «санитарки» и, отогнув брезент,
внесли в палатку приемного покоя.
Синцов протиснулся за носилками и при слабом желтом свете ламп в последний раз на
полминуты увидел иссиня-белое, бескровное лицо Серпилина.
– Не бойся, не помру, не для того шел, – словно отвечая на молчаливую просьбу
Синцова, обещал Серпилин.
Усталые санитары держали носилки на связанных из обмоток заплечных лямках, их
плечи подрагивали, и вместе с ними подрагивало лицо Серпилина.
Навстречу несли кого-то накрытого простыней, – кажется, мертвого. Санитары
посторонились на проходе, тряхнув носилки, перехватили руки и унесли Серпилина в
операционную.