Page 89 - Живые и мертвые

Синцов почти два часа тревожно толокся вокруг операционной; наконец военврач,
привезший Серпилина из танковой бригады, вышел и сказал, что комбригу сделали
переливание крови и вынули две пули, сердце выдержало и теперь прямой угрозы, можно
считать, нет.
– На данный момент, – педантично добавил военврач, но этого Синцов уже
недослышал.
Он понял одно: выжил!
И, как камнем придавленная до этого тревогой за Серпилина, радость возвращения к
своим заполнила всю его душу без остатка.
Он уговорил военврача задержаться на десять минут и пошел к командиру медсанбата,
чтобы позвонить Шмакову.
Командир медсанбата хотел отговорить его: командир танковой бригады подполковник
Климович уже дозвонился сюда, и ему все сказано, и в армию тоже все доложено! Но
Синцов, как глухой, стоял на своем, и ему в конце концов все-таки разыскали Шмакова,
кружным путем связавшись с танкистами через штаб той стрелковой дивизии, в состав
которой входил медсанбат.
Он доложил по телефону Шмакову, который уже один раз слышал все это от
Климовича, как прошла операция и в каком состоянии сейчас Серпилин. Потом, не
успокоившись на этом, добавил, что приедет и сможет еще раз рассказать все лично.
– Хорошо, но давайте отложим до утра, – пресек его порыв Шмаков. – Я уже, грешным
делом, сапоги снял, хочу лечь, да и вам на сегодня пора бы угомониться.
Но Синцов уже не мог угомониться.
Наскоро похлебав горячего чаю с галетами, он вскочил на ноги, сказав, что спешит. Но,
прощаясь, вдруг взял командира медсанбата за рукав и еще целых пять минут счастливо
объяснял ему, что за человек Серпилин и как это хорошо, что он остался жив.
Потом, все в том же приподнятом состоянии, он, словно его прорвало, всю обратную
дорогу рассказывал клевавшему носом военврачу, как они выходили из окружения.
Даже когда он добрался до избы Климовича, то и там его не сразу потянуло лечь на
приготовленную для него койку.
Самого Климовича не было. Сонный ординарец недовольно сказал, что подполковник
поехал на передний край – лично проверить, как затемно вытащат подорвавшиеся на минах
танки.
Синцов в своем все не проходившем радостном возбуждении сначала почему-то решил
дожидаться возвращения подполковника, потом, заходив по избе, стал расспрашивать
ординарца, пришлось ли их танковой бригаде тоже выходить из окружения и откуда. И,
наконец, попросил его узнать, топится ли еще баня и нельзя ли успеть в ней помыться прямо
сейчас, не откладывая до утра.
«Какая тебе сейчас, черту тощему, баня? Ложился бы скорей, пока с катушек не
свалился!» – подумал ординарец, но вслух ничего не сказал, а только повернулся спиной,
крякнув, снял с гвоздя пилотку и пошел узнавать.
Когда он вернулся, Синцов спал мертвым сном, сидя на койке и свесив голову на
плечо.
Покачав головой, ординарец стащил с политрука мокрые, прохудившиеся сапоги,
размотал черные, как сажа, портянки и, взяв за плечи, повалил головой на подушку.
Когда Синцов открыл глаза, в избе было светло. Климович в сапогах, галифе и
нательной рубашке, с заткнутым за ворот вафельным полотенцем добривал голову, сидя на
табуретке перед висевшим на стене зеркальцем.
– Наконец-то проснулись, – сказал он, полуоборачиваясь с бритвой в руках. Голова его
была наполовину выбрита, а наполовину покрыта мыльной пеной.
– Товарищ подполковник, – спуская ноги с койки и внимательно глядя на своего
хозяина, сказал Синцов. – Я вчера не ослышался: ваша фамилия Климович?
– Да, а что?