Page 26 - Мастер и Маргарита

Иван Николаевич был уже ослеплен огнями на Арбатской площади. Еще несколько секунд, и
вот какой-то темный переулок с покосившимися тротуарами, где Иван Николаевич
грохнулся и разбил колено. Опять освещенная магистраль — улица Кропоткина, потом
переулок, потом Остоженка и еще переулок, унылый, гадкий и скупо освещенный. И вот
здесь-то Иван Николаевич окончательно потерял того, кто был ему так нужен. Профессор
исчез.
Иван Николаевич смутился, но ненадолго, потому что вдруг сообразил, что профессор
непременно должен оказаться в доме N 13 и обязательно в квартире 47.
Ворвавшись в подъезд, Иван Николаевич взлетел на второй этаж, немедленно нашел
эту квартиру и позвонил нетерпеливо. Ждать пришлось недолго: открыла Ивану дверь
какая-то девочка лет пяти и, ни о чем не справляясь у пришедшего, немедленно ушла
куда-то.
В громадной, до крайности запущенной передней, слабо освещенной малюсенькой
угольной лампочкой под высоким, черным от грязи потолком, на стене висел велосипед без
шин, стоял громадный ларь, обитый железом, а на полке над вешалкой лежала зимняя шапка,
и длинные ее уши свешивались вниз. За одной из дверей гулкий мужской голос в
радиоаппарате сердито кричал что-то стихами.
Иван Николаевич ничуть не растерялся в незнакомой обстановке и прямо устремился в
коридор, рассуждая так: «Он, конечно, спрятался в ванной». В коридоре было темно.
Потыкавшись в стены, Иван увидел слабенькую полоску света внизу под дверью, нашарил
ручку и несильно рванул ее. Крючок отскочил, и Иван оказался именно в ванной и подумал о
том, что ему повезло.
Однако повезло не так уж, как бы нужно было! На Ивана пахнуло влажным, теплом и,
при свете углей, тлеющих в колонке, он разглядел большие корыта, висящие на стене, и
ванну, всю в черных страшных пятнах от сбитой эмали. Так вот, в этой ванне стояла голая
гражданка, вся в мыле и с мочалкой в руках. Она близоруко прищурилась на ворвавшегося
Ивана и, очевидно, обознавшись в адском освещении, сказала тихо и весело:
— Кирюшка! Бросьте трепаться! Что вы, с ума сошли?.. Федор Иваныч сейчас
вернется. Вон отсюда сейчас же! — и махнула на Ивана мочалкой.
Недоразумение было налицо, и повинен в нем был, конечно, Иван Николаевич. Но
признаться в этом он не пожелал и, воскликнув укоризненно: «Ах, развратница!..» — тут же
зачем-то очутился на кухне. В ней никого не оказалось, и на плите в полумраке стояло
безмолвно около десятка потухших примусов. Один лунный луч, просочившись сквозь
пыльное, годами не вытираемое окно, скупо освещал тот угол, где в пыли и паутине висела
забытая икона, из-за киота которой высовывались концы двух венчальных свечей. Под
большой иконой висела пришпиленная маленькая — бумажная.
Никому не известно, какая тут мысль овладела Иваном, но только, прежде чем
выбежать на черный ход, он присвоил одну из этих свечей, а также и бумажную иконку.
Вместе с этими предметами он покинул неизвестную квартиру, что-то бормоча, конфузясь
при мысли о том, что он только что пережил в ванной, невольно стараясь угадать, кто бы был
этот наглый Кирюшка и не ему ли принадлежит противная шапка с ушами.
В пустынном безотрадном переулке поэт оглянулся, ища беглеца, но того нигде не
было. Тогда Иван твердо сказал самому себе:
— Ну конечно, он на Москве-реке! Вперед!
Следовало бы, пожалуй, спросить Ивана Николаевича, почему он полагает, что
профессор именно на Москве-реке, а не где-нибудь в другом месте. Да горе в том, что
спросить-то было некому. Омерзительный переулок был совершенно пуст.
Через самое короткое время можно было увидеть Ивана Николаевича на гранитных
ступенях амфитеатра Москвы-реки.
Сняв с себя одежду, Иван поручил ее какому-то приятному бородачу, курящему
самокрутку возле рваной белой толстовки и расшнурованных стоптанных ботинок. Помахав
руками, чтобы остыть, Иван ласточкой кинулся в воду. Дух перехватило у него, до того была