Page 28 - Мастер и Маргарита

С легкой руки членов МАССОЛИТа никто не называл дом «домом Грибоедова», а все
говорили просто — «Грибоедов»: «Я вчера два часа протолкался у Грибоедова», — «Ну и
как?» — «В Ялту на месяц добился». — «Молодец!». Или: «Пойди к Берлиозу, он сегодня от
четырех до пяти принимает в Грибоедове…» И так далее.
МАССОЛИТ разместился в Грибоедове так, что лучше и уютнее не придумать. Всякий,
входящий в Грибоедова, прежде всего знакомился невольно с извещениями разных
спортивных кружков и с групповыми, а также индивидуальными фотографиями членов
МАССОЛИТа, которыми (фотографиями) были увешаны стены лестницы, ведущей во
второй этаж.
На дверях первой же комнаты в этом верхнем этаже виднелась крупная надпись
«Рыбно-дачная секция», и тут же был изображен карась, попавшийся на уду.
На дверях комнаты N 2 было написано что-то не совсем понятное: «Однодневная
творческая путевка. Обращаться к М. В. Подложной».
Следующая дверь несла на себе краткую, но уже вовсе непонятную надпись:
«Перелыгино». Потом у случайного посетителя Грибоедова начинали разбегаться глаза от
надписей, пестревших на ореховых теткиных дверях: «Запись в очередь на бумагу у
Поклевкиной», «Касса», «Личные расчеты скетчистов»…
Прорезав длиннейшую очередь, начинавшуюся уже внизу в швейцарской, можно было
видеть надпись на двери, в которую ежесекундно ломился народ: «Квартирный вопрос».
За квартирным вопросом открывался роскошный плакат, на котором изображена была
скала, а по гребню ее ехал всадник в бурке и с винтовкой за плечами. Пониже — пальмы и
балкон, на балконе — сидящий молодой человек с хохолком, глядящий куда-то ввысь
очень-очень бойкими глазами и держащий в руке самопишущее перо. Подпись:
«Полнообъемные творческие отпуска от двух недель (рассказ-новелла) до одного года
(роман, трилогия). Ялта, Суук-Су, Боровое, Цихидзири, Махинджаури, Ленинград (Зимний
дворец)». У этой двери также была очередь, но не чрезмерная, человек в полтораста.
Далее следовали, повинуясь прихотливым изгибам, подъемам и спускам
Грибоедовского дома, — «Правление МАССОЛИТа», «Кассы N 2, 3, 4, 5», «Редакционная
коллегия», «Председатель МАССОЛИТа», «Бильярдная», различные подсобные учреждения,
наконец, тот самый зал с колоннадой, где тетка наслаждалась комедией гениального
племянника.
Всякий посетитель, если он, конечно, был не вовсе тупицей, попав в Грибоедова, сразу
же соображал, насколько хорошо живется счастливцам — членам МАССОЛИТа, и черная
зависть начинала немедленно терзать его. И немедленно же он обращал к небу горькие
укоризны за то, что оно не наградило его при рождении литературным талантом, без чего,
естественно, нечего было и мечтать овладеть членским МАССОЛИТским билетом,
коричневым, пахнущим дорогой кожей, с золотой широкой каймой, — известным всей
Москве билетом.
Кто скажет что-нибудь в защиту зависти? Это чувство дрянной категории, но все же
надо войти и в положение посетителя. Ведь то, что он видел в верхнем этаже, было не все и
далеко еще не все. Весь нижний этаж теткиного дома был занят рестораном, и каким
рестораном! По справедливости он считался самым лучшим в Москве. И не только потому,
что размещался он в двух больших залах со сводчатыми потолками, расписанными
лиловыми лошадьми с ассирийскими гривами, не только потому, что на каждом столике
помещалась лампа, накрытая шалью, не только потому, что туда не мог проникнуть первый
попавшийся человек с улицы, а еще и потому, что качеством своей провизии Грибоедов бил
любой ресторан в Москве, как хотел, и что эту провизию отпускали по самой сходной,
отнюдь не обременительной цене.
Поэтому нет ничего удивительного в таком хотя бы разговоре, который однажды
слышал автор этих правдивейших строк у чугунной решетки Грибоедова:
— Ты где сегодня ужинаешь, Амвросий?
— Что за вопрос, конечно, здесь, дорогой Фока! Арчибальд Арчибальдович шепнул