Page 76 - Мастер и Маргарита

мастер и поник головой, и долго качалась печальная черная шапочка с желтой буквой «М».
Он повел дальше свой рассказ, но тот стал несколько бессвязен. Можно было понять только
одно, что тогда с гостем Ивана случилась какая-то катастрофа.
— Я впервые попал в мир литературы, но теперь, когда уже все кончилось и гибель моя
налицо, вспоминаю о нем с ужасом! — торжественно прошептал мастер и поднял руку. —
Да, он чрезвычайно поразил меня, ах, как поразил!
— Кто? — чуть слышно шепнул Иван, опасаясь перебивать взволнованного
рассказчика.
— Да редактор, я же говорю, редактор. Да, так он прочитал. Он смотрел на меня так,
как будто у меня щека была раздута флюсом, как-то косился в угол и даже сконфуженно
хихикнул. Он без нужды мял манускрипт и крякал. Вопросы, которые он мне задавал,
показались мне сумасшедшими. Не говоря ничего по существу романа, он спрашивал меня о
том, кто я таков и откуда я взялся, давно ли пишу и почему обо мне ничего не было слышно
раньше, и даже задал, с моей точки зрения, совсем идиотский вопрос: кто это меня надоумил
сочинить роман на такую странную тему?
Наконец, он мне надоел, и я спросил его напрямик, будет ли он печатать роман или не
будет.
Тут он засуетился, начал что-то мямлить и заявил, что самолично решить этот вопрос
он не может, что с моим произведением должны ознакомиться другие члены редакционной
коллегии, именно критики Латунский и Ариман и литератор Мстислав Лаврович. Он просил
меня прийти через две недели.
Я пришел через две недели и был принят какой-то девицей со скошенными к носу от
постоянного вранья глазами.
— Это Лапшенникова, секретарь редакции, — усмехнувшись, сказал Иван, хорошо
знающий тот мир, который так гневно описывал его гость.
— Может быть, — отрезал тот, — так вот, от нее я получил свой роман, уже порядочно
засаленный и растрепанный. Стараясь не попадать своими глазами в мои, Лапшенникова
сообщила мне, что редакция обеспечена материалами на два года вперед и что поэтому
вопрос о напечатании моего романа, как она выразилась, отпадает.
— Что я помню после этого? — бормотал мастер, потирая висок, — да, осыпавшиеся
красные лепестки на титульном листе и еще глаза моей подруги. Да, эти глаза я помню.
Рассказ Иванова гостя становился все путанее, все более наполнялся какими-то
недомолвками. Он говорил что-то про косой дождь, и отчаяние в подвальном приюте, о том,
что ходил куда-то еще. Шепотом вскрикивал, что он ее, которая толкала его на борьбу,
ничуть не винит, о нет, не винит!
— Помню, помню этот проклятый вкладной лист в газету, — бормотал гость, рисуя
двумя пальцами рук в воздухе газетный лист, и Иван догадался из дальнейших путаных
фраз, что какой-то другой редактор напечатал большой отрывок из романа того, кто называл
себя мастером.
По словам его, прошло не более двух дней, как в другой газете появилась статья
критика Аримана, которая называлась «Враг под крылом редактора», в которой говорилось,
что Иванов гость, пользуясь беспечностью и невежеством редактора, сделал попытку
протащить в печать апологию Иисуса Христа.
— А, помню, помню! — вскричал Иван. — Но я забыл, как ваша фамилия!
— Оставим, повторяю, мою фамилию, ее нет больше, — ответил гость. — Дело не в
ней. Через день в другой газете за подписью Мстислава Лавровича обнаружилась другая
статья, где автор ее предполагал ударить, и крепко ударить, по Пилатчине и тому богомазу,
который вздумал протащить (опять это проклятое слово!) ее в печать.
Остолбенев от этого слова «Пилатчина», я развернул третью газету. Здесь было две
статьи: одна — Латунского, а другая — подписанная буквами «Н. Э.». Уверяю вас, что
произведения Аримана и Лавровича могли считаться шуткою по сравнению с написанным
Латунским. Достаточно вам сказать, что называлась статья Латунского «Воинствующий