Page 90 - Мастер и Маргарита

— Тысячу долларов и двадцать золотых десяток.
— Браво! Все, что есть?
Ведущий программу уставился прямо в глаза Канавкину, и Никанору Ивановичу даже
показалось, что из этих глаз брызнули лучи, пронизывающие Канавкина насквозь, как бы
рентгеновские лучи. В зале перестали дышать.
— Верю! — наконец воскликнул артист и погасил свой взор, — верю! Эти глаза не
лгут. Ведь сколько же раз я говорил вам, что основная ваша ошибка заключается в том, что
вы недооцениваете значения человеческих глаз. Поймите, что язык может скрыть истину, а
глаза — никогда! Вам задают внезапный вопрос, вы даже не вздрагиваете, в одну секунду
овладеваете собой и знаете, что нужно сказать, чтобы укрыть истину, и весьма убедительно
говорите, и ни одна складка на вашем лице не шевельнется, но, увы, встревоженная
вопросом истина со дна души на мгновение прыгает в глаза, и все кончено. Она замечена, а
вы пойманы!
Произнеся, и с большим жаром, эту очень убедительную речь, артист ласково
осведомился у Канавкина:
— Где же спрятаны?
— У тетки моей, Пороховниковой, на Пречистенке…
— А! Это… постойте… это у Клавдии Ильиничны, что ли?
— Да.
— Ах да, да, да! Маленький особнячок? Напротив еще палисадничек? Как же, знаю,
знаю! А куда ж вы их там засунули?
— В погребе, в коробке из-под Эйнема…
Артист всплеснул руками.
— Видали вы что-нибудь подобное? — вскричал он огорченно. — Да ведь они ж там
заплесневеют, отсыреют! Ну мыслимо ли таким людям доверить валюту? А? Чисто как дети,
ей-богу!
Канавкин и сам понял, что нагрубил и проштрафился, и повесил свою хохлатую голову.
— Деньги, — продолжал артист, — должны храниться в госбанке, в специальных сухих
и хорошо охраняемых помещениях, а отнюдь не в теткином погребе, где их могут, в
частности, попортить крысы! Право, стыдно, Канавкин! Ведь вы же взрослый человек.
Канавкин уже не знал, куда и деваться, и только колупал пальцем борт своего
пиджачка.
— Ну ладно, — смягчился артист, — кто старое помянет… — И вдруг добавил
неожиданно: — Да, кстати: за одним разом чтобы, чтоб машину зря не гонять… у тетки этой
самой ведь тоже есть? А?
Канавкин, никак не ожидавший такого оборота дела, дрогнул, и в театре наступило
молчание.
— Э, Канавкин, — укоризненно-ласково сказал конферансье, — а я-то еще похвалил
его! На-те, взял да и засбоил ни с того ни с сего! Нелепо это, Канавкин! Ведь я только что
говорил про глаза. Ведь видно, что у тетки есть. Ну, чего вы нас зря терзаете?
— Есть! — залихватски крикнул Канавкин.
— Браво! — крикнул конферансье.
— Браво! — страшно взревел зал.
Когда утихло, конферансье поздравил Канавкина, пожал ему руку, предложил отвезти в
город в машине домой, и в этой же машине приказал кому-то в кулисах заехать за теткой и
просить ее пожаловать в женский театр на программу.
— Да, я хотел спросить, — тетка не говорила, где свои прячет? — осведомился
конферансье, любезно предлагая Канавкину папиросу и зажженную спичку. Тот, закуривая,
усмехнулся как-то тоскливо.
— Верю, верю, — вздохнув, отозвался артист, — эта сквалыга не то что племяннику —
черту не скажет этого. Ну, что же, попробуем пробудить в ней человеческие чувства. Быть
может, еще не все струны сгнили в ее ростовщичьей душонке. Всего доброго, Канавкин!