Page 95 - Мастер и Маргарита

И вот, когда процессия прошла около полуверсты по дороге, Матвея, которого толкали
в толпе у самой цепи, осенила простая и гениальная мысль, и тотчас же, по своей горячности,
он осыпал себя проклятиями за то, что она не пришла ему раньше. Солдаты шли не тесною
цепью. Между ними были промежутки. При большой ловкости и очень точном расчете
можно было, согнувшись, проскочить между двумя легионерами, дорваться до повозки и
вскочить на нее. Тогда Иешуа спасен от мучений.
Одного мгновения достаточно, чтобы ударить Иешуа ножом в спину, крикнув ему:
«Иешуа! Я спасаю тебя и ухожу вместе с тобой! Я, Матвей, твой верный и единственный
ученик!»
А если бы бог благословил еще одним свободным мгновением, можно было бы успеть
заколоться и самому, избежав смерти на столбе. Впрочем, последнее мало интересовало
Левия, бывшего сборщика податей. Ему было безразлично, как погибать. Он хотел одного,
чтобы Иешуа, не сделавший никому в жизни ни малейшего зла, избежал бы истязаний.
План был очень хорош, но дело заключалось в том, что у Левия ножа с собою не было.
Не было у него и ни одной монеты денег.
В бешенстве на себя, Левий выбрался из толпы и побежал обратно в город. В горящей
его голове прыгала только одна горячечная мысль о том, как сейчас же, каким угодно
способом, достать в городе нож и успеть догнать процессию.
Он добежал до городских ворот, лавируя в толчее всасывавшихся в город караванов, и
увидел на левой руке у себя раскрытую дверь лавчонки, где продавали хлеб. Тяжело дыша
после бега по раскаленной дороге, Левий овладел собой, очень степенно вошел в лавчонку,
приветствовал хозяйку, стоявшую за прилавком, попросил ее снять с полки верхний каравай,
который почему-то ему понравился больше других, и, когда та повернулась, молча и быстро
взял с прилавка то, чего лучше и быть не может, — отточенный, как бритва, длинный
хлебный нож, и тотчас кинулся из лавки вон. Через несколько минут он вновь был на
Яффской дороге. Но процессии уже не было видно. Он побежал. По временам ему
приходилось валиться прямо в пыль и лежать неподвижно, чтобы отдышаться. И так он
лежал, поражая проезжающих на мулах и шедших пешком в Ершалаим людей. Он лежал,
слушая, как колотится его сердце не только в груди, но и в голове и в ушах. Отдышавшись
немного, он вскакивал и продолжал бежать, но все медленнее и медленнее. Когда он наконец
увидал пылящую вдали длинную процессию, она была уже у подножия холма.
— О, бог… — простонал Левий, понимая, что он опаздывает. И он опоздал.
Когда истек четвертый час казни, мучения Левия достигли наивысшей степени, и он
впал в ярость. Поднявшись с камня, он швырнул на землю бесполезно, как он теперь думал,
украденный нож, раздавил флягу ногою, лишив себя воды, сбросил с головы кефи, вцепился
в свои жидкие волосы и стал проклинать себя.
Он проклинал себя, выкликая бессмысленные слова, рычал и плевался, поносил своего
отца и мать, породивших на свет глупца.
Видя, что клятвы и брань не действуют и ничего от этого на солнцепеке не меняется, он
сжал сухие кулаки, зажмурившись, вознес их к небу, к солнцу, которое сползало все ниже,
удлиняя тени и уходя, чтобы упасть в Средиземное море, и потребовал у бога немедленного
чуда. Он требовал, чтобы бог тотчас же послал Иешуа смерть.
Открыв глаза, он убедился в том, что на холме все без изменений, за исключением того,
что пылавшие на груди кентуриона пятна потухли. Солнце посылало лучи в спины
казнимых, обращенных лицами к Ершалаиму. Тогда Левий закричал:
— Проклинаю тебя, бог!
Осипшим голосом он кричал о том, что убедился в несправедливости бога и верить ему
более не намерен.
— Ты глух! — рычал Левий, — если б ты не был глухим, ты услышал бы меня и убил
его тут же.
Зажмурившись, Левий ждал огня, который упадет на него с неба и поразит его самого.
Этого не случилось, и, не разжимая век, Левий продолжал выкрикивать язвительные и