Page 59 - На западном фронте без перемен

Я киваю, — мой ранец зацепился за перила, моя винтовка так тяжела.
Сестра распахивает дверь в комнаты и кричит:

— Мама, мама, Пауль приехал! Я больше не могу идти, — «Мама, мама, Пауль приехал». Я
прислоняюсь к стенке и сжимаю в руках каску и винтовку.
Я сжимаю их изо всей силы, но не могу ступить ни шагу, лестница расплывается перед
глазами, я стукаю себя прикладом по ногам и яростно стискиваю зубы, но я бессилен перед
той единственной фразой, которую произнесла моя сестра, — тут ничего не поделаешь, и я
мучительно пытаюсь силой выдавить из себя смех, заставить себя сказать что-нибудь, но не
могу произнести ни слова и так и остаюсь на лестнице, несчастный, беспомощный,
парализованный этой ужасной судорогой, и слезы против моей воли так и бегут у меня по
лицу.
Сестра возвращается и спрашивает:

— Да что с тобой? Тогда я беру себя в руки и кое-как поднимаюсь в переднюю. Винтовку
пристраиваю в угол, ранец ставлю у стены, а каску кладу поверх ранца. Теперь надо еще снять
ремень и все, что к нему прицеплено. Затем я говорю злым голосом:
— Ну дай же мне наконец носовой платок! Сестра достает мне из шкафа платок, и я вытираю
слезы. Надо мной висит на стене застекленный ящик с пестрыми бабочками, которых я когда-
то собирал.
Теперь я слышу голос матери. Она в спальне.

— Почему это она в постели? — спрашиваю я.
— Она больна, — отвечает сестра.
Я иду в спальню, протягиваю матери руку и, стараясь быть как можно спокойнее, говорю ей:

— А вот и я, мама.
Она молчит. В комнате полумрак. Затем она робко спрашивает меня, и я чувствую на себе ее
испытующий взгляд:
— Ты ранен?

— Нет, я приехал в отпуск.
Мать очень бледна. Я не решаюсь зажечь свет.

— Чего это я тут лежу и плачу, вместо того чтобы радоваться? — говорит она.
— Ты больна, мама? — спрашиваю я.

— Сегодня я немножко встану, — говорит она и обращается к сестре, которой
приходится поминутно убегать на кухню, чтобы не пережарить котлеты: — Открой банку с
брусничным вареньем... Ведь ты его любишь? — спрашивает она меня.
— Да, мама, я его уже давненько не пробовал.

— А мы словно чувствовали, что ты приедешь, — смеется сестра: — как нарочно приготовили
твое любимое блюдо — картофельные котлеты, и теперь даже с брусничным вареньем.
— Да, ведь сегодня суббота, — отвечаю я.

— Присядь ко мне, — говорит мать.

Она смотрит на меня. Руки у нее болезненно белые и такие худые по сравнению с моими. Мы
обмениваемся лишь несколькими фразами, и я благодарен ей за то, что она ни о чем не
спрашивает. Да и о чем мне говорить? Ведь и так случилось самое лучшее, на что можно было
надеяться, — я остался цел и невредим и сижу рядом с ней. А на кухне стоит моя сестра, готовя
ужин и что-то напевая.