Page 16 - Обелиск

хромоту, словно тот был в этом повинен. Кстати, об этом узнали позже. А сперва случилось
вот что.
Как-то встречает меня в столовке все тот же наш прокурор Сивак, говорит: зайди в
прокуратуру. Я уже говорил, что страх как не любил этих визитов, но что поделаешь, не
откажешься – надо идти. И вот, оказывается, в прокуратуру поступила жалоба от
скрылевского ксендза на злоумышленника, который влез в святой храм и осквернил алтарь
или как там у них, католиков, называется эта штуковина. Что-то написал там. Служки,
однако, поймали осквернителя, им оказался сельповскпй школьник Микола Бородич. Теперь
ксендз и группа прихожан ходатайствуют перед властями о наказании школьника, а заодно и
его учителя.
Что тут делать – опять разбираться? Через неделю в Сельцо выезжают следователь,
участковый, какое-то духовное начальство из Гродно. Бородич не отирается: да, хотел
отомстить ксендзу. Но за кого и за что – не говорит. Ему втолковывают: не признаешься
честно – засудят, не посмотрят, что малолеток. «Ну и пусть, – говорит, – засудят».
И что же ты думаешь, чем это кончилось? Мороз всю вину взял на себя, доложил
начальству, будто все это результат его не совсем продуманного воспитания. Хлопотал,
ездил куда-то в центр – и парня оставили в покое. Надо ли тебе говорить, что после этого не
только школьники в Сельце, но и крестьяне со всей округи стали смотреть на Мороза как на
какого-то своего заступника. Что у кого было трудного или хлопотного, со всем шли к нему
в школу. Настоящий консультационный пункт открыл по различным вопросам. И не только
разъяснял или давал советы, но еще и самому забот невпроворот было. Каждую свободную
минуту – то в район, то в Гродно. Вот по этой самой дороге – на фурманках или попутных,
не частых тогда, машинах, а то и пешком. И это хромой-человек с палочкой! И не за деньги,
не по обязанности – просто так. По призванию сельского учителя.
По-видимому, мы протопали по шоссе час, если не больше. Стемнело, земля целиком
погрузилась во мрак, туман затянул низины. Хвойный лес невдалеке от дороги зачернел
неровным зубчатым гребнем на светловатом закрайке неба, в котором одна за другой
зажигались звезды. Было тихо, не холодно, скорее свежо и очень привольно на опустевшей
осенней земле. В воздухе тянуло ароматом свежей пашни, от дороги пахло асфальтом и
пылью.
Я слушал Ткачука и подсознательно впитывал в себя торжественное величие ночи,
неба, где над сонной землей начиналась своя, необъяснимая и недосягаемая ночная жизнь
звезд. Крупно и ярко горело в стороне от дороги созвездие Большой Медведицы, над нею
мигал ковшик Малой с Полярной в хвосте, а впереди, как раз в том направлении, куда
уходила дорога, тоненько и остро поблескивала звездочка Ригеля, словно серебряный
штемпель на уголке звездного конвертика Ориона. И мне подумалось, как все же выспренни
и неестественны в своей высокопарной красивости древние мифы, хотя бы вот и об этом
красавце Орионе, возлюбленном богини Эос, которого из ревности убила Артемида, как
будто не было в их мифической жизни других, более страшных бед и более важных забот.
Тем не менее эта красивая выдумка древних подкупает и очаровывает человечество куда
больше, чем самые захватывающие факты его истории. Может, даже и в наше время многие
согласились бы на такую легендарную смерть и особенно последующее за пей космическое
бессмертие в виде этого туманного созвездия на краю звездного ночного неба. К сожалению
или к счастью, но это не дано никому. Мифические трагедии не повторяются, а земля
полнится собственными, подобными той, что некогда случилась в Сельце и о которой
сейчас, переживая все заново, рассказывал мне Ткачук.
И тут – война.
Сколько мы к ней ни готовились, как ни укрепляли оборону, сколько ни читали и ни
думали о ней, а обрушилась она нежданно-негаданно, как гром среди ясного дня. Через три
дня от начала, как раз в среду, здесь уже были немцы. Которые местные, здешние крестьяне,
те уже, знаешь, привыкли на своем веку к частым переменам: как-никак при жизни одного
поколения – третья смена власти. Привыкли, словно так и должно быть. А мы – восточники.