Page 32 - Обелиск

сил стоило все это Миклашевичу. Дело в том, что, когда в сорок четвертом турнули наконец
немчуру, в местечке и в Гродно остались кое-какие бумаги: документы полиции, гестапо,
СД. Бумаги эти, разумеется, были кем следует разработаны, приведены в порядок. И вот
среди разных там протоколов, приказов оказалась одна бумажка касательно Алеся
Ивановича Мороза. Сам видел: обыкновенный листок из школьной тетрадки в клетку,
написанный по-беларусски, – рапорт старшего полицейского Гагуна Федора, того самого
Каина, своему начальству. Мол, такого-то апреля сорок второго года команда полицейских
под его началом захватила во время карательной акции главаря местной партизанской банды
Алеся Мороза. Все это сплошная липа. Но Каину она была нужна, да и его начальству,
наверно, тоже. Взяли ребят, а через три дня поймали и главаря банды – было чем
похвалиться старшему полицаю. И ни у кого никакого сомнения насчет правдивости
рапорта.
Как ни странно, но случилось так, что и мы неумышленно подтвердили эту бесстыжую
ложь Каина. Уже летом сорок второго, когда настали для нас горячие денечки и набралось
немало убитых и раненых, потребовали как-то в бригаду данные о потерях за весну и зиму.
Кузнецов составил список, принес нам с Селезневым на подпись и спрашивает: «Как будем
показывать Мороза? Может, лучше совсем не показывать? Подумаешь, всего два дня в
партизанах побыл». Тут, естественно, я возразил: «Как это не показывать? Что же он тогда,
сидя на печке, умер?» Селезнев, помню, нахмурился – он не любил вспоминать эту историю
с Морозом. Подумал и говорит Кузнецову: «А что крутить! Так и напиши: попал в плен. А
дальше не наше дело». Так и написали. Признаться, я промолчал. Да и что я тогда мог
сказать? Что он сам сдался? Кто бы это понял? Так к немецкому прибавился еще и наш
документ. И попробуй потом опровергнуть эти две бумажки. Спасибо вот Миклашевичу. Он
все-таки докопался до истины.
Да. А что же в Сельце? «Бандиты» оказались все в сборе, главарь налицо, можно было
отправлять в полицейский участок. Под вечер вывели всех семерых из амбара, все кое-как
держались на ногах, кроме Бородича. Тот был избит до бесчувствия, и два полицая взяли его
под руки. Остальных построили по два и под конвоем погнали к шоссе. Вот тут уже близок
финал, что и как было дальше, рассказал сам Миклашевич.
Хлопцы еще в амбаре упали духом, когда услышали за дверьми голос Алеся
Ивановича. Решили – схватили и его. Кстати, до самого конца никто из них иначе и не –
думал – считали, не уберегся учитель, ненароком попался к немцам. И он им ничего о себе
не сказал. Только подбадривал. И сам старался быть бодрым, насколько, конечно, это ему
удавалось. Говорил, что жизнь человеческая очень несоразмерна с вечностью и пятнадцать
лет или шестьдесят – все не более чем мгновение перед лицом вечности. Еще говорил, что
тысячи людей в том же Сельце рождались, жили, отошли в небытие, и никто их не знает и не
помнит никаких следов их существования. А вот их будут помнить, и уже это должно быть
для них высшей наградой – самой высокой из всех возможных в мире наград.
Наверно, это все-таки мало их утешало. Но то обстоятельство, что рядом был их
учитель, их всегдашний Алесь Иванович, как-то облегчало их незавидную судьбу. Хотя,
конечно, они бы многое, наверное, дали, чтобы он спасся.
Рассказывали, что, когда вывели их на улицу, сбежалась вся деревня. Полицаи стали
разгонять людей. И тогда старший брат этих близнецов Кожанов, Иван, пробрался вперед и
говорит какому-то немцу: «Как же так? Вы же говорили, что когда явится Мороз, то
отпустите хлопцев. Так отпустите теперь». Немец ему парабеллумом в зубы, а Иван ему
ногой в живот. Ну, тот и выстрелил. Иван так и скорчился в грязи. Что тогда началось: крик,
слезы, проклятья. Ну да им что – повели хлопцев.
Вели по той самой дороге, через мосток. Мосток подправили немного, пешком можно
было пройти, а фурманки еще не ездили, Вели, как я уже говорил, парами: впереди Мороз с
Павликом, за ним близнята Кожаны – Остап и Тимка, потом однофамильцы – Смурный Коля
и Смурный Андрей. Позади два полицая волокли Бородича. Полицаев, рассказывали, было
человек семь и четыре немца.