Page 12 - Олеся

люди простые, серые… Нечего тебе у нас делать. Лес велик, есть место, где разойтись…
так-то…
Ошеломленный нелюбезным приемом, я совсем потерялся и очутился в том глупом
положении, когда не знаешь, что делать: обратить ли грубость в шутку, или самому
рассердиться, или, наконец, не сказав ни слова, повернуться и уйти назад. Невольно я
повернулся с беспомощным выражением к Олесе. Она чуть-чуть улыбнулась с оттенком
незлой насмешки, встала из-за прялки и подошла к старухе.
– Не бойся, бабка, – сказала она примирительно, – это не лихой человек, он нам худого
не сделает. Милости просим садиться, – прибавила она, указывая мне на лавку в переднем
углу и не обращая более внимания на воркотню старухи.
Ободренный ее вниманием, я догадался выдвинуть самое решительное средство.
– Какая же ты сердитая, бабуся… Чуть гости на порог, а ты сейчас и бранишься. А я
было тебе гостинцу принес, – сказал я, доставая из сумки свои свертки.
Старуха бросила быстрый взгляд на свертки, но тотчас же отвернулась к печке.
– Никаких мне твоих гостинцев не нужно, – проворчала она, ожесточенно разгребая
кочергой уголья. – Знаем мы тоже гостей этих. Сперва без мыла в душу лезут, а потом… Что
у тебя в кулечке-то? – вдруг обернулась она ко мне.
Я тотчас же вручил ей чай и сахар. Это подействовало на старуху смягчающим
образом, и хотя она и продолжала ворчать, но уже не в прежнем, непримиримом тоне.
Олеся села опять за пряжу, а я поместился около нее на низкой, короткой и очень
шаткой скамеечке. Левой рукой Олеся быстро сучила белую, мягкую, как шелк, кудель, а в
правой у нее с легким жужжанием крутилось веретено, которое она то пускала падать почти
до земли, то ловко подхватывала его и коротким движением пальцев опять заставляла
вертеться. Эта работа, такая простая на первый взгляд, но, в сущности, требующая
огромного, многовекового навыка и ловкости, так и кипела в ее руках. Невольно я обратил
внимание на эти руки: они загрубели и почернели от работы, но были невелики и такой
красивой формы, что им позавидовали бы многие благовоспитанные девицы.
– А вот вы мне тогда не сказали, что вам бабка гадала, – произнесла Олеся. И, видя, что
я опасливо обернулся назад, она прибавила: – Ничего, ничего, она немного на ухо туга, не
услышит. Она только мой голос хорошо разбирает.
– Да, гадала. А что?
– Да так себе… Просто спрашиваю… А вы верите? – кинула она на меня украдкой
быстрый взгляд.
– Чему? Тому, что твоя бабка мне гадала, или вообще?
– Нет, вообще…
– Как сказать, вернее будет, что не верю, а все-таки почем знать? Говорят, бывают
случаи… Даже в умных книгах об них напечатано. А вот тому, что твоя бабка говорила, так
совсем не верю. Так и любая баба деревенская сумеет поворожить.
Олеся улыбнулась.
– Да, это правда, что она теперь плохо гадает. Стара стала, да и боится она очень. А что
вам карты сказали?
– Ничего интересного не было. Я теперь и не помню. Что обыкновенно говорят:
дальняя дорога, трефовый интерес… Я и позабыл даже.
– Да, да, плохая она стала ворожка. Слова многие позабыла от старости… Куда ж ей?
Да и опасается она. Разве только деньги увидит, так согласится.
– Чего же она боится?
– Известно чего, – начальства боится… Урядник приедет, так завсегда грозит: «Я,
говорит, тебя во всякое время могу упрятать. Ты знаешь, говорит, что вашему брату за
чародейство полагается? Ссылка в каторжную работу, без сроку, на Соколиный остров». Как
вы думаете, врет он это или нет?
– Нет, врать он не врет; действительно за это что-то полагается, но уже не так
страшно… Ну, а ты, Олеся, умеешь гадать?