Page 14 - Олеся

только правду говорю.
– Ну хорошо, не буду, не буду. Что же дальше?
– Дальше… Ох! Нехорошо выходит этой трефовой даме, хуже смерти. Позор она через
вас большой примет, такой, что во всю жизнь забыть нельзя, печаль долгая ей выходит… А
вам в ее планете ничего дурного не выходит.
– Послушай, Олеся, а не могли ли тебя карты обмануть? Зачем же я буду трефовой
даме столько неприятностей делать? Человек я тихий, скромный, а ты столько страхов про
меня наговорила.
– Ну, уж этого я не знаю. Да и вышло-то так, что не вы это сделаете, – не нарочно,
значит, а только через вас вся эта беда стрясется… Вот когда мои слова сбудутся, вы меня
тогда вспомните.
– И все это тебе карты сказали, Олеся?
Она ответила не сразу, уклончиво и как будто бы неохотно:
– И карты… Да я и без них узнаю много, вот хоть бы по лицу. Если, например, который
человек должен скоро нехорошей смертью умереть, я это сейчас у него на лице прочитаю,
даже говорить мне с ним не нужно.
– Что же ты видишь у него в лице?
– Да я и сама не знаю. Страшно мне вдруг сделается, точно он неживой передо мной
стоит. Вот хоть у бабушки спросите, она вам скажет, что я правду говорю. Трофим, мельник,
в позапрошлом году у себя на млине удавился, а я его только за два дня перед тем видела и
тогда же сказала бабушке: «Вот посмотри, бабуся, что Трофим на днях дурной смертью
умрет». Так оно и вышло. А на прошлые святки зашел к нам конокрад Яшка, просил
бабушку погадать. Бабушка разложила на него карты, стала ворожить. А он шутя
спрашивает: «Ты мне скажи, бабка, какой я смертью умру?» А сам смеется. Я как поглядела
на него, так и пошевельнуться не могу: вижу, сидит Яков, а лицо у него мертвое, зеленое…
Глаза закрыты, а губы черные… Потом, через неделю, слышим, что поймали мужики Якова,
когда он лошадей хотел свести… Всю ночь его били… Злой у нас народ здесь,
безжалостный… В пятки гвозди ему заколотили, перебили кольями все ребра; а к утру из
него и дух вон.
– Отчего же ты ему не сказала, что его беда ждет?
– А зачем говорить? – возразила Олеся. – Что у судьбы положено, разве от этого
убежишь? Только бы понапрасну человек свои последние дни тревожился… Да мне и самой
гадко, что я так вижу, сама себе я противна делаюсь… Только что ж? Это ведь у меня от
судьбы. Бабка моя, когда помоложе была, тоже смерть узнавала, и моя мать тоже, и бабкина
мать – это не от нас… это в нашей крови так.
Она перестала прясть и сидела, низко опустив голову, тихо положив руки вдоль колен.
В ее неподвижно остановившихся глазах с расширившимися зрачками отразился какой-то
темный ужас, какая-то невольная покорность таинственным силам и сверхъестественным
знаниям, осенявшим ее душу.

V

В это время старуха разостлала на столе чистое полотенце с вышитыми концами и
поставила на него дымящийся горшок.
– Иди ужинать, Олеся, – позвала она внучку и после минутного колебания прибавила,
обращаясь ко мне, – может быть, и вы, господин, с нами откушаете? Милости просим…
Только неважные у нас кушанья-то, супов не варим, а просто крупничок полевой…
Нельзя сказать, чтобы ее приглашение отзывалось особенной настойчивостью, и я уже
было хотел отказаться от него, но Олеся, в свою очередь, попросила меня с такой милой
простотой и с такой ласковой улыбкой, что я поневоле согласился. Она сама налила мне
полную тарелку крупника – похлебки из гречневой крупы с салом, луком, картофелем и
курицей – чрезвычайно вкусного и питательного кушанья. Садясь за стол, ни бабушка, ни