Page 19 - Олеся

– Ах, нет, нет… пожалуйста, не будем об этом, – досадливо отмахнулась она. – Ну к
чему этот разговор?.. Прошу вас, не надо.
– Какая ты смешная, Олеся. Неужели ты думаешь, что никогда в жизни не полюбишь
мужчину? Ты – такая молодая, красивая, сильная. Если в тебе кровь загорится, то уж тут не
до зароков будет.
– Ну что ж – и полюблю! – сверкнув глазами, с вызовом ответила Олеся. –
Спрашиваться ни у кого не буду…
– Стало быть, и замуж пойдешь, – поддразнил я.
– Это вы, может быть, про церковь говорите? – догадалась она.
– Конечно, про церковь… Священник вокруг аналоя будет водить, дьякон запоет
«Исаия ликуй», на голову тебе наденут венец…
Олеся опустила веки и со слабой улыбкой отрицательно покачала головой.
– Нет, голубчик… Может быть, вам и не понравится, что я скажу, а только у нас в роду
никто не венчался: и мать и бабка без этого прожили… Нам в церковь и заходить-то
нельзя…
– Все из-за колдовства вашего?
– Да, из-за нашего колдовства, – со спокойной серьезностью ответила Олеся. – Как же я
посмею в церковь показаться, если уже от самого рождения моя душа продана ему .
– Олеся… Милая… Поверь мне, что ты сама себя обманываешь… Ведь это дико, это
смешно, что ты говоришь.
На лице Олеси опять показалось уже замеченное мною однажды странное выражение
убежденной и мрачной покорности своему таинственному предназначению.
– Нет, нет… Вы этого не можете понять, а я это чувствую… Вот здесь, – она крепко
притиснула руку к груди, – в душе чувствую. Весь наш род проклят во веки веков. Да вы
посудите сами: кто же нам помогает, как не он ? Разве может простой человек сделать то, что
я могу? Вся наша сила от него идет.
И каждый раз наш разговор, едва коснувшись этой необычайной темы, кончался
подобным образом. Напрасно я истощал все доступные пониманию Олеси доводы, напрасно
говорил в простой форме о гипнотизме, о внушении, о докторах-психиатрах и об индийских
факирах, напрасно старался объяснить ей физиологическим путем некоторые из ее опытов,
хотя бы, например, заговаривание крови, которое так просто достигается искусным
нажатием на вену, – Олеся, такая доверчивая ко мне во всем остальном, с упрямой
настойчивостью опровергала все мои доказательства и объяснения… «Ну, хорошо, хорошо,
про заговор крови я вам, так и быть, подарю, – говорила она, возвышая голос в увлечении
спора – а откуда же другое берется? Разве я одно только и знаю, что кровь заговаривать?
Хотите, я вам в один день всех мышей и тараканов выведу из хаты? Хотите, я в два дня
вылечу простой водой самую сильную огневицу, хоть бы все ваши доктора от больного
отказались? Хотите, я сделаю так, что вы какое-нибудь одно слово совсем позабудете? А сны
почему я разгадываю? А будущее почему узнаю?»
Кончался этот спор всегда тем, что и я и Олеся умолкали не без внутреннего
раздражения друг против друга. Действительно, для многого из ее черного искусства я не
умел найти объяснения в своей небольшой науке. Я не знаю и не могу сказать, обладала ли
Олеся и половиной тех секретов, о которых говорила с такой наивной верой, но то, чему я
сам бывал нередко свидетелем, вселило в меня непоколебимое убеждение, что Олесе были
доступны те бессознательные, инстинктивные, туманные, добытые случайным опытом,
странные знания, которые, опередив точную науку на целые столетия, живут,
перемешавшись со смешными и дикими поверьями, в темной, замкнутой народной массе,
передаваясь как величайшая тайна из поколения в поколение.
Несмотря на резкое разногласие в этом единственном пункте, мы все сильнее и крепче
привязывались друг к другу. О любви между нами не было сказано еще ни слова, но быть
вместе для нас уже сделалось потребностью, и часто в молчаливые минуты, когда наши
взгляды нечаянно и одновременно встречались, я видел, как увлажнялись глаза Олеси и как