Page 123 - Пастух и пастушка

ноге, пуская клювом очереди в небо, под умиротворенный весенний шум,
совсем
не похожий на буйство вешней Сибири, Борис задремал.
Он слышал все звуки, чувствовал, как холодит сквозь одеяло только еще
сверху отмякшая земля, токи ее слышал, рост нарождающейся травы и в то
же
время ровно бы ничего не слышал, ровно бы все, что происходило вокруг,
откликалось не в нем, а в другом каком-то человеке.
Что-то легко коснулось руки, защекотало его. Борис разлепил глаза. По
запястью ползла узорчатая бабочка и с серьезностью молодого
фельдшера
ощупывала усиками зашелушившуюся от мыла кожу.
Борис глядел, глядел на сторожкую бабочку и увидел черные крылышки
на
рукавах желтого платья, окно в морозных узорах...
- Лю-у-у-у-уся-а-а!
Бабочка сорвалась с руки, села на синеватую былку нераспустившегося
цветка.
- Лю-у-у-у-уся-а-а-а-а?!
Бабочка прилипла к голотелому стеблю, похожему на бескровную
человеческую жилку, дышала крыльями, готовая вот-вот взлететь.
- Больной, ты не видел Люсю?
Борис, глупенько улыбаясь, уставился на коротконогую женщину с
новым
цинковым ведром на сгибе руки.

- Повариху не видел, спрашиваю? Он силился что-то понять.
- Ты чего, совсем уже ослабоумел? Повариху не помнишь, которая тебя
каждый день по три раза столует? Бабочка успела улететь.
- Ничего я не помню,- с досадою сказал лейтенант.
- Оно и видно.- Женщина покатилась на коротких ногах к ручью, заорала
еще громче: - Лю-у-у-у-уся-а-а-а! Куда тебя черти унесли?
"Люся, куда тебя черти унесли? - Борис ткнулся лицом в пахнущее
больницей одеяло.- Лю-у-у-уся-а-а! Да была ли ты, Люся? Была ли?!"
Он грудью ощущал, как из земли равнодушно текло в него едва ощутимое
ее
дыхание, и тоска его, и слабый бунт - не помеха, не помога земле. Она занята
своим вековечным делом. Она на сносях, готовится рожать и, как всякая
роженица, вслушивается только в себя, в жизнь,
шевелящуюся в недре. До него, выдохшегося человечишка, нет ей
никакого
дела - земля вечна, он мимолетный гость на ней.
На очередном обходе главный врач санбата осмотрел Бориса,
поворачивая
его то передом, то задом, постучал кулаком под правой лопаткой и, заметив,
что лейтенант сморщился, сурово спросил: