Page 125 - Пастух и пастушка

будет еще лет десять-двадцать, пока тот не помрет от надсады и
домашнего
угнетения.
- Я не хочу вашего двоедушного милосердия! - глядя прямо в
надменный
лик сестры, отчетливо произнес Борис и, вовсе уж задушенный яростью,
добавил:-Уходите! Иначе я сорву с себя ваши бинты...
- Попробуй! - начала старшая сестра.
- Уходите!..
Врач, умоляюще глядя на старшую сестру, теснил следовавшую за ним
челядь к дверям.
- Успокойтесь, успокойтесь!..
- Привязать этого героя к койке! Сделать укол! - громко, чтобы слышно
было раненым в других палатках, обьявила старшая сестра.
"Господи! Это - женщина?!" - чувствуя, как опадает гнев, опустошенно
спрашивал себя Борис.
- Вот, достукался!..- проворчал кто-то из раненых.- Через тебя и нам
жизни не даст эта пэпэжэ в белом халате.
С Бориса сдернули одеяло. Дежурная сестра наполненным шприцем
целилась
в него, сжимая в пальцах левой руки смоченную ватку. Лейтенант
покорно
подставил себя под укол.
- Не надо привязывать. Пожалуйста...
Украдкой прикрыв его одеялом, дежурная сестра громко сказала в

приемной
палатке, что все она исполнила, как велено было. Так-то, мол, оно надежней.
Распустились, понимаешь, эти раненые, спасу нет.
Уже отмякший от укола, слипающимся сознанием Борис отметил: "Да-а,
и
это тоже женщина!.."
Проснулся он вялый, совсем обессиленный. На улице крапал дождь,
цыпушкой поклевывая палатку. Дальний шум леса слышался, шуршание
ползущего
по оврагам снега, голос кукушки.
Поздней ночью в палатку завернул врач. Был он в шинели, в пилотке,
осевшей до ушей. Голенища сапог на нем глянцевито блестели, к
мокрым
передкам пристали прошлогодние истлевшие листья. Отчего-то все
обостренно
видел и слышал после нервной вспышки Борис.
- Не спите? - убрав полу сырой шинели, врач присел на кровать
лейтенанта, протер очки и объявил сухо:- Я назначил вас на эвакуацию. У
вас