Page 126 - Пастух и пастушка

началось обострение.- После долгой паузы он покривил губы в
беловатых
шрамах: - Души и остеомиелиты в полевых условиях не лечат,- и грустно
добавил: - А милосердие, надо вам заметить, всегда двоедушно! На войне
особенно...
Врачу хотелось поговорить, но Борис отчужденно молчал, дожидаясь,
когда
он уйдет. Дождь сгущался, стучал по палатке монотонно, однозвучно,
усыпляюще.
- Развезет дорогу совсем,- вслух подумал врач и встал, горбясь в низкой
палатке.- Вот что я вам посоветую: не отдаляйтесь от людей, принимайте
мир
таким, каков он есть, иначе вас раздавит одиночество. Оно пострашнее
войны.
На улице врач постоял. Донесло щелчок фонарика, вздох, и мягкие,
расползающиеся шаги поглотила ночь.
Совсем хорошо сделалось в палатке, покойно. Дождь и дыхание
спящих
раненых уплотняли этот покой. Борис смежил глаза, притих в себе.
Жажда жизни рождает неслыханную стойкость- человек может
перебороть
неволю, голод, увечье, смерть, поднять тяжесть выше сил своих. Но если ее
нет, тогда все, тогда, значит, остался от человека мешок с костями.
Потому-то и на передовой бывало: даже очень сильные люди вроде бы ни с
того

ни с сего начинали зарываться в молчание, точно ящерицы в песок,
делаться
одинокими среди людей. И однажды с обезоруживающей уверенностью
объявляли:
"А меня скоро убьют". Иные даже и срок определяли - "сегодня или завтра".
И никогда, почти никогда не ошибались.
В вагоне санпоезда Борису досталась средняя боковая полка, против купе
сестры и няни, занавешенного латаной простыней. Сестра и няня, две
заезженные поездом девушки, ставили градусники утром и вечером,
разливали в
своем купе похлебку, накладывали кашу, разносили посуду с
горлышками,
утешали раненых как могли. Общительная, необидчивая, терпеливая ко
всему
няня по имени Арина пыталась разговорить и Бориса, но он отвечал
односложно,
выжимая при этом извинительную улыбку. Арина отступилась от него,
переметнувшись на более разговорчивых ранбольных.
Когда дрема покидала Бориса, он поворачивал голову к окну и видел, как