Page 126 - Пастух и пастушка
P. 126

началось  обострение.-  После  долгой  паузы  он  покривил губы в
                  беловатых
                  шрамах:  - Души  и остеомиелиты в  полевых  условиях  не  лечат,-  и грустно
                  добавил:  -  А  милосердие,  надо вам заметить, всегда  двоедушно!  На войне
                  особенно...
                       Врачу хотелось поговорить, но Борис отчужденно молчал, дожидаясь,
                  когда
                  он  уйдет.  Дождь   сгущался,  стучал  по  палатке  монотонно,   однозвучно,
                  усыпляюще.
                       - Развезет дорогу совсем,- вслух подумал врач и встал, горбясь в низкой
                  палатке.- Вот  что я вам посоветую: не отдаляйтесь от  людей, принимайте
                  мир
                  таким, каков он есть, иначе вас раздавит одиночество. Оно пострашнее
                  войны.
                       На  улице  врач постоял.  Донесло  щелчок  фонарика,  вздох, и  мягкие,
                  расползающиеся шаги поглотила ночь.
                       Совсем хорошо  сделалось  в  палатке, покойно. Дождь  и дыхание
                  спящих
                  раненых уплотняли этот покой. Борис смежил глаза, притих в себе.
                       Жажда  жизни  рождает  неслыханную стойкость- человек  может
                  перебороть
                  неволю, голод, увечье, смерть, поднять тяжесть  выше  сил своих. Но если  ее
                  нет,  тогда  все,  тогда,  значит,  остался от  человека  мешок  с  костями.
                  Потому-то и  на передовой бывало: даже очень сильные люди вроде бы ни с
                  того

                  ни с сего начинали зарываться  в  молчание,  точно ящерицы в песок,
                  делаться
                  одинокими среди людей. И однажды с  обезоруживающей уверенностью
                  объявляли:
                  "А меня скоро убьют". Иные даже и срок определяли - "сегодня или завтра".
                       И никогда, почти никогда не ошибались.
                       В вагоне санпоезда Борису досталась средняя боковая полка, против  купе
                  сестры  и  няни,  занавешенного  латаной   простыней.  Сестра  и  няня,  две
                  заезженные  поездом девушки, ставили градусники утром и вечером,
                  разливали в
                  своем  купе похлебку,  накладывали  кашу,  разносили  посуду  с
                  горлышками,
                  утешали раненых  как  могли.  Общительная, необидчивая, терпеливая  ко
                  всему
                  няня по имени Арина пыталась разговорить и Бориса, но он отвечал
                  односложно,
                  выжимая   при  этом  извинительную   улыбку.   Арина  отступилась  от  него,
                  переметнувшись на более разговорчивых ранбольных.
                       Когда дрема покидала Бориса, он поворачивал голову к окну  и видел, как
   121   122   123   124   125   126   127   128   129   130   131