Page 69 - Пастух и пастушка
P. 69

за взглядом  Мохнакова.  Втиснувшись  задом  в норку, выдолбленную  в
                  стене
                  оврага,  толсто  запаленного  снегом,  сидел немец.  Рукавица  с  кроликовой
                  оторочкой была  высунута  из  снега  и  на  ней  лежали  часы.  Дешевенькие,
                  штампованные  часы  швейцарской фирмы,  за  которые  больше  литра
                  самогона
                  цивильные люди не давали.
                       Старшина  валенком  разгреб  ноги  немца.  Снег  наверху   был  чист  и
                  рассыпчат,  но  внизу  состылся  в  кровавые  комки. Ноги  немца,  игрушечно
                  повернутые носками  сапог в разные  стороны, покоились ровно  бы отдельно
                  от
                  человека.
                       Немец дернулся к старшине, но тут же  перевел тусклый взгляд на Бориса,
                  шевельнул обметанным щетиной ртом:
                       - Хифе... Хильфе...
                       Под  недавней,  остренькой,  но уже  седой щетиной  шелушились
                  коросты,
                  впалые щеки земляно чернели, всюду: в коростах, в бровях и даже в ресницах
                  -
                  копошились, спешили доесть человека вши.
                       - Хильфе! Хильфе!.. За мир битте... реттен зи мих...
                       - Чего он говорит?
                       - Просит спасти.
                       - Спасти! - Мохнаков  покачал головой.- С двумя-то перебитыми лапами?
                  -

                  старшина  снова  отхаркнулся в  снег.-  Своих  с  такими ранениями
                  хоронить
                  сегодня будем...
                       Борис начал без надобности заправлять шинель, шарить руками по поясу.
                       Немец ловил его взгляд:
                       - Реттен зи виллен... Хильфе...
                       - Иди-ка отсудова, лейтенант.
                       - Ты что? Ты что задумал?
                       - Я тебе сказал - иди! - снимая с плеча  автомат, повторил Мохнаков.- И
                  не оглядывайся.
                       Борис понимал  - немец обречен,  иначе такой живучий человек примет
                  еще
                  столько нечеловеческих мук, и самая  страшная и последняя  мука, когда
                  твари
                  ползучие доедают человека. Добивши этого горемыку, Мохнаков сотворит
                  большую
                  милость, иначе они  будут спускаться по остывающему телу, с головы, из
                  ушей,
                  бровей под одежду,  облепит пояс,  кишеть будут под  мышками и,  наконец,
                  в
   64   65   66   67   68   69   70   71   72   73   74