Page 84 - Пастух и пастушка

голову, отвернула лицом к стене.- Не смотри, говорю!
Они дурачились, позабыв о том, что шуметь-то особенно и не надо бы.
- У-у, какой! Нельзя так! Я тоже проголодалась,- шлепнула она его и,
схватив халат, выскользнула и зашуршала за дверью одеждой.
- Эй, человек!
- Борька, не балуй! - просунула она лицо меж занавесок, и было в ее
быстрых, совсем уж приблизившихся черных глазах столько всего, что
Борис не
выдержал, ринулся к ней, но она сомкнула перед ним занавески и, когда он
ткнулся лицом в ее лицо сквозь жесткую занавеску, выпалила:
- Я тебя люблю!
Мальчишество напало на него. Он ударил в подушку кулаком, подбросил
ее,
упал на подушку грудью, будто на теплую еще птицу, и увидел на
простыне,
точно в гипсе, слепок ее тела.
Он осторожно дотронулся до простыни.
Под ладонью была пустота.
Люся объявилась в дверях с посудою, с хлебом, с картошкой, хотела
сказать, что, слава богу, кум-пожарник не всю самогонку выдул, и замерла,
увидев растерянность на лице Бориса. Он будто не узнавал ее, нет, узнавал,
но видел как бы уже со стороны.
- Ты что?
К глазам его подкатывали слезы, лицо страдальчески заострилось.
- Я здесь! - тронула она его.

Он передернулся, до хруста сжал ее руку...
Люся рывком притиснула его к себе и тут же оттолкнула, принялась
налаживать еду. Они молча пили самогонку из одной кружки, выпив, всякий
раз
целовались. Молча же закусывали картошкой и салом. Он чистил картошку
для
нее, она для него.
Поели, стало нечего делать, не о чем уж вроде говорить. Молча смотрели
они перед собой в пустоту идущей на убыль ночи. Борис виновато погладил
ее
руку. Люся признательно сжала его пальцы, тогда он диковато схватил ее,
прижал к кровати:
- Смерти или живота?!
- Ах, какой ты! - прикрыла она завлажневшие глаза.
- Дурной?
- Псих! И я псих... Кругом психи...
- Просто я пьяный, но не псих.
- Нельзя так много,- увернулась Люся от его рук.
- Можно! - заявил он, дрожа от вымученной настойчивости.
- Ты слушай меня. Мне уж двадцать первый год!