Page 27 - Пелагея

каково это каждый день два раза мерять дорогу — от деревни до Сурги и от Сурги до
деревни? Грязь страшенная, до колена, — и где уж тут присесть на телегу. Хоть бы
бидоны-то с молоком лошадь вытащила. А теперь — машина. С брезентовым верхом. И
как тут не смеяться да не точить лясы!

Все, все было сейчас иным, чем раньше, в ее время.
Даже коровы и те стали какими-то другими. Бывало, как на живодерню, тащишь буренку
на дойку. Глотку сорвешь, пока подоишь. А сейчас она сама рвется к доильне, потому
что там ее соль-лизунец да концентрат ждут.
— От Али новостей нету?

Если бы Лида Вахромеева не заговорила сама, Пелагея так бы и не признала ее.
Красавица! Румянец во всю щеку. Да разве это та сопливая девчонка, которая в прошлом
году хотела нарушить себя?

Лиде Вахромеевой грамота, как и Альке, давалась туго, в седьмом классе была оставлена
на осенние экзамены, и вот отец — чистый кипяток! — распорядился: «В скотницы! Раз
человечьей грамоты не понимаешь, коровью учи!»
Лида плакала, умоляла отца, матерь, валялась в ногах у председателя, из города дядю
военного призывали — только бы не в навоз, не к коровам. А сейчас — посмотреть на
Лиду — и человека счастливее ее нету. Смеется.

Во весь рот смеется. От души. А уж одета — картина!
Одни сапожки на ногах пятьдесят рублей стоят. Вот какие нынче деньжищи огребают
скотницы.
И тут Пелагея с тоской подумала об Альке. О том, что и Алька могла бы работать
дояркой. А почему бы нет? Чем это не работа?

Всю жизнь, от века в век, и матерь ее, и бабка, и сама она, Пелагея, возились с навозом,
с коровами, а тут вдруг решили, что для нынешних деточек это нехорошо, грязно. Да
почему? Почему грязно, когда на этой грязи вся жизнь стоит?
В этот день Пелагея много плакала. Плакала в лесу, когда рассталась с доярками,
плакала по дороге домой.

И особенно много плакала дома, когда вошла в пустую избу.

Болезнь подкралась к Пелагее незаметно, вместе с осенними дождями и сыростью, и она
была для Пелагеи мукой. Не умела Пелагея болеть. Она была в мать.
Та еще за три дня до смерти просила у нее работы: «Дай ты мне чего-нибудь поделать. Я
ведь жить хочу».
Пелагея не думала, понятно, о работе на пекарне — где уж ей теперь тащить такой
воз? — но об одной работе она думала всерьез. На другой день после встречи со
скотницами на Сурге, утром, когда она еще лежала в постели, ей вдруг пришло в голову,
а почему бы ей самой не стать снова дояркой. Работа на вольном воздухе, машина в
помощниках, мотаться пешедралом не надо — да неужели не справится?
Три дня она жила этой мыслью. Три дня она, что бы ни делала, куда бы ни шла, только и
думала о том, какой переполох в деревне вызовет ее возвращение в колхоз.
— Слыхали, что Пелагея-то выкинула?

— Ну и ну!
— Она может. Железная!

А на четвертый проснулась утром и — куда девалось хваленое железо? — не пошевелить
ни рукой, ни ногой.

И нет дыхания — сперло в груди.