Page 30 - Пелагея
P. 30

Но разве вырубишь лес?
                Маня-большая уже который год кормилась возле этих крестов. Она, как охотник свой
                путик, регулярно, под каждый праздник, обегала кресты в округе.
                Однако напрасно взвинчивала себя Пелагея — не сорвала свою злость на старухе.

                Маня-большая не только не бросилась опрометью вон из избы, как это сделал бы каждый
                на ее месте. Маня-большая даже не поморщилась. Села на прилавок к печи,
                сарафанишко поверх матерчатых штанов в белую полоску выше колена вздернула, нога
                на ногу, да еще и закурила.
                Вот эта-то Манина наглость и отрезвила Пелагею, а то один бог знает, что и было бы: у
                нее хорошие-то люди без спроса не курили в доме, так разве позволила бы она какому-то
                огрызку!

                Нет, подумала Пелагея, что-то у ней есть, не с пустыми руками пришла, коли барыней
                расселась. И этак издалека — на прощуп — спросила:

                — Что в мире-то ноне деется? Какими новостями живут люди?
                — Да есть кое-чего. Не без того же, — уклончиво ответила Маня.

                — Грызут друг друга?
                — Пошто грызут? Кто грызет, а кто и радуется.

                — Да, да, — вздохнула Пелагея, — верно это, верно. Кто и радуется.
                — Давай дак не вздыхай. Ты и сама не без радостей.

                — Я? — Пелагея от удивления даже приподнялась.
                — Знамо дело.

                — Что ты, что ты, плетня… Мужа схоронила, сама не могу…
                Маня против этого не возражала.

                Значит, об Альке вести, догадалась Пелагея, и так ей вдруг легко стало, будто лето
                спустилось в избу.

                Она быстро встала с постели.
                — Вот ведь какое со мной горе! Гостья пришла, а я лежу как бревно. Ты уж прости,
                прости меня, Марья Архиповна, недотепу, — неожиданно для себя заговорила она своим
                прежним, полузабытым голосом, тем самым обволакивающим и радушным голосом,
                против которого никто, даже сам Петр Иванович, не мог устоять. — Все одна да одна,
                совсем из ума выжила. Нет, нет, Марья Архиповна! Мы сейчас за самоварчик да за
                рюмочку — праздник сегодня. Да ты кури, кури, Маша, не стесняйся. Я, бывало, когда
                хозяин во здоровье был, сама покупала папиросы. Да сапожки-то, может, снять, не томи
                ты свою ножку, я валенки теплые с печи достану…
                Новость, которую поведала Маня (конечно, после того, как опрокинула три рюмки, —
                Пелагея сразу поняла, что насухо из старухи ничего не вырвешь), превзошла все ее
                ожидания: Альке сельсовет выслал справку на паспорт.
                — Да ты не врешь, Маша? Не перепутала чего? — переспросила Пелагея и — не могла
                удержаться — всплакнула: ведь из-за этой самой справки она жизнь себе укоротила,
                можно сказать, даже в постель слегла. К губану ходила, колхозного председателя
                молила, Петра Ивановича жалобила — все без толку. «Не то время сейчас, — сказал ей
                Петр Иванович. — Поворот молодежи в сторону деревни даден. Подожди». А как же
                ждать? Девка в городе и без паспорта — да это хуже, чем в глухом лесу заблудиться.

                И вот спала гора с плеч — Алька с паспортом.
                — Да когда это было-то? — все еще до конца не веря, опять стала допытываться Пелагея.
   25   26   27   28   29   30   31   32   33   34   35