Page 166 - Петр Первый

Цельский, сухой старик, с испанской, каких теперь уже не носили, седой бородкой и
закрученными усами волокиты и дуэлиста, кронпринц – вялый, узколицый юноша в
черном бархате; пестрые и пышные дамы и кавалеры; широкоплечий красавец
Алексашка, окруженный фрейлинами, – этот всюду был дома, – и послы: Лефорт и
толстый Головин, наместник Сибирский. (Они нагнали в Коппенбурге царский дормез и,
узнавши, где Петр, в великом страхе, не поевши, не переодевшись, поспешили в замок.)
Петр обнял герцога, подняв под мышки, поцеловал в щеку будущего английского короля,
согнул руку коромыслом и бойко поклонился придворным. Дамы враз присели, кавалеры
запрыгали со шляпами.

– Алексашка, прикрой дверь покрепче, – сказал он по-русски. Налил вином бокал, без
малого – с кварту, кивком подозвал ближайшего кавалера и – опять со странной
улыбкой: – Отказываться по русскому обычаю от царской чаши нельзя, пить всем – и
дамам и кавалерам по полной…
Словом, веселье началось, как на Кукуе. Появились итальянские певцы с мандолинами.
Петр захотел танцевать. Но итальянцы играли слишком мягко, тягуче. Он послал
Алексашку в трактир, в обоз за своими музыкантами. Пришли преображенские
дудошники и рожечники, – все в малиновых рубашках, стриженные под горшок, – стали,
как истуканы, у стены и ударили в ложки, в тарелки, заиграли на коровьих рогах,
деревянных свистелках, медных дудах… Под средневековыми сводами отродясь не
раздавалось такой дьявольской музыки. Петр подтопывал, вертел глазами:

– Алексашка, жги!
Меньшиков повел плечами, повел бровями, соскучился лицом и пошел с носка на пятку.
Софья пожелала видеть, как танцует Петр. Он щепотно взял старушку за пальцы, повел
ее лебедью. А посадив, выбрал толстенькую – помоложе и начал выписывать ногами
курбеты. Лефорт взялся распоряжаться танцами. Софья-Шарлотта выбрала толстого
Головина. Подоспевшие из сада волонтеры разобрали дам и хватили вприсядку с
вывертами, татарскими бешеными взвизгами. Крутились юбки, растрепались парики.
Всыпали поту немкам. И многие дивились, – отчего у дам жесткие ребра? Спросил и
Петр об этом у Софьи-Шарлотты. Кур-фюрстина не поняла сначала, потом смеялась до
слез:

– Сие не ребра, а пружины да кости в наших корсетах…
В Коппенбурге разделились. Великие послы двинулись кружным путем в Амстердам.
Петр с небольшим числом волонтеров погнал прямо к Рейну, не доезжая города
Ксантена, сел на суда и поплыл вниз. За Шенкеншанцем начиналась желанная
Голландия. Свернули правым рукавом Рейна и при деревне Форт вошли через шлюзы в
прокопы, или каналы.
Плоскодонную барку тянули две широкозадых караковых лошади в высоких хомутах,
степенно помахивая головами; они шли песчаной тропкой по травянистому берегу.
Канал тянулся прямой полосой по равнине, расчерченной, как на карте, огородами,
пастбищами, цветочными посевами и сетью канав и каналов. День был жаркий, слегка
мглистый. Левкои, гиацинты, нарциссы уже отцветали, кое-где остатки их на
почерневших грядах срезались и укладывались в корзины. Но тюльпаны – черно-
лиловые, красные, как пламя, пестрые и золотистые – бархатом покрывали землю.
Повсюду под ленивым ветром вертящиеся крылья мельниц, мызы, хуторки, домики с
крутыми черепичными кровлями, с гнездами аистов, ряды невысоких ив вдоль канав. В
голубоватой дымке – очертания городов, соборов, башен и – мельницы, мельницы…
Ладья с сеном двигалась мимо огородов по канаве. Из-за крыши мызы появился парус и
скользил тихо между тюльпанами… У зеленого от плесени шлюза голландцы в широких,
как бочки, штанах, узкогрудых куртках, деревянных башмаках (их лодки с овощами
стояли в канаве, убегающей туда, где мглисто блестело солнце), спокойно покуривая
трубки, дожидались открытия шлюза.
Местами барка плыла выше полей и строений. Внизу виднелись плоды на деревьях,
распластанных ветвями вдоль кирпичной стены, белье на веревках, на чистом дворике
по песку – разгуливающие павлины. Видя живьем этих птиц, русские только ахали. Сном
наяву казалась эта страна, дивным трудом отвоеванная у моря. Здесь чтили и холили