Page 168 - Петр Первый

– Гаррит Кист, кузнец, это ты?
Человек вытащил удочку и тогда только взглянул, и, видимо, хотя и был хладнокровен,
но удивился: в подъезжавшей лодке стоял юноша, одетый голландским рабочим, – в
лакированной шляпе, красной куртке, холщовых штанах… Но другого такого лица он не
знал – властное, открытое, с безумными глазами… Гаррит Кист испугался – московский
царь в туманное утро выплыл из канавы на простой лодке. Поморгал Гаррит Кист
рыжими ресницами, – действительно царь, и окрикнул его…

– Эй, это ты, Питер?
– Здравствуй…

– Здравствуй, Питер…
Гаррит Кист жесткими пальцами осторожно пожал его руку. Увидал Алексашку:

– Э-э, это ты, парень?.. То-то я смотрю, как будто они… Вот как славно, что вы приехали в
Голландию…

– На всю зиму, Кист, плотничать на верфи… Сегодня побежим покупать струмент…
– У вдовы Якова Ома можно купить добрый инструмент и недорого, – я уж поговорю с
ней…
– Еще в Москве думал, что остановлюсь у тебя…

– У меня тесно будет, Питер, я бедный человек, – домишко совсем плох…
– Так ведь и жалованья на верфи, чай, мне дадут немного…

– Эй, ты все такой же шутник, Питер…
– Нет, теперь нам не до шуток. В два года должны флот построить, из дураков стать
умными! Чтоб в государстве белых рук у нас не было.
– Доброе дело задумал, Питер.

Поплыли к травянистому берегу, где стоял под осевшей черепичной кровлей
деревянный домишко в два окна с пристройкой. Из плоской высокой трубы поднимался
дымок под ветви старого клена. У покосившихся дверей, с решетчатым окном над прито-
локой, постелен чистый половичок, куда ставить деревянные башмаки, ибо в дома в
Голландии входили в чулках. На подъехавших с порога глядела худая старуха, заложив
руки под опрятный передник. Когда Гаррит Кист крикнул ей, бросая весла на траву: «Эй,
эти – к нам из Московии», – она степенно наклонила крахмальный ушастый чепец.
Петру очень понравилось жилище, и он занял горницу в два окна, небольшой темный
чулан с постелью (для себя и Алексашки) и чердак (для Алешки с Биткой), куда вела
приставная лестница из горницы. В тот же день он купил у вдовы Якова Ома добрые
инструменты и, когда вез их в тачке домой, – встретил плотника Ренсена, одну зиму
работавшего в Воронеже. Толстый, добродушный Ренсен, остановясь, раскрыл рот и
вдруг побледнел: этот идущий за тачкою парень в сдвинутой на затылок лакированной
шляпе напомнил Ренсену что-то такое страшное – защемило сердце… В памяти
раскрылось: летящий снег, зарево и вьюгой раскачиваемые трупы русских рабочих…
– Здорово, Ренсен. – Петр опустил тачку, вытер рукавом потное лицо и протянул руку: –
Ну да, это я… Как живешь? Напрасно убежал из Воронежа… А я на верфи Лингста Рогге
с понедельника работаю… Ты не проговорись смотри… Я здесь – Петр Михайлов. – И
опять воронежским заревом блеснули его пристально-выпуклые глаза.

«Мин хер кениг… Которые навигаторы посланы по вашему указу учиться, – розданы все
по местам… Иван Головин, Плещеев, Крапоткин, Василий Волков, Верещагин, Александр
Меньшиков, Алексей Бровкин, по вся дни пьяный поп Битка, при которых и я обретаюсь,
отданы – одни в Саардаме, другие на Остиндский двор к корабельному делу… Александр
Кикин, Степан Васильев – машты делать; Яким маляр да посольский дьякон Кривосыхин
– всяким водяным мельницам; Борисов, Уваров – к ботовому делу; Лукин и Кобылин –