Page 215 - Петр Первый

командам, взятым из солдат Преображенского и Семеновского полков. Среди них много
было детей дворянских, сроду не видавших моря. Юлиус Рез – по свирепости и отваге
истинный моряк – линьками вгонял в матросов злость к навигации. Заставлял стоять на
бом-брам-реях, на двенадцати саженях над водой, прыгать с борта головой вниз в полной
одежде: «Кто утонет, тот не моряк!» Расставив ноги на капитанском мостике, руки с
тростью за спиной, челюсть, как у медецинского кобеля, все видел, пират, одним глазом:
кто замешкался, развязывая узел, кто крепит конец не так. «Эй там, на стеньга-стакселе,
грязный корофф, как травишь фалл?» Топал башмаком: «Все – на шканцы… Снашала!»

Из Москвы прибыл новоназначенный посол Емельян Украинцев, опытнейший из дельцов
Посольского приказа, с ним – дьяк Чередеев и переводчики Лаврецкий и Ботвинкин.
Привезли для раздачи султану и пашам соболей, рыбьего зуба и полтора пуда чаю.
Четырнадцатого августа «Крепость» поднял паруса и, сопровождаемый всем флотом, при
крепком северо-восточном ветре вышел в открытое море, держа курс на запад-юго-
запад. Семнадцатого с левого борта на ногайской стороне показались тонкие минареты
Тамани, флот пересек пролив и с пальбою, окутавшись пороховым дымом, прошел в виду
Керчи, стал на якорь. Стены города были весьма древние, высокие квадратные башни
кое-где обвалились. Ни фортов, ни бастионов. Близ берега стояли четыре корабля.
Турки, видимо, переполошились, – не ждали, не гадали увидеть весь залив, полный
парусов и пушечного дыма.
.. . . . . . . . . . . .

Керченский паша Муртаза, холеный и ленивый турок, с испугом глядел в проломное
окно одной из башен. Он послал приставов на московский адмиральский корабль –
спросить, зачем пришел такой большой караван. Месяц тому назад ханские татары
доносили, что царский флот худой и совсем без пушек и через азовские мели ему сроду
не пройти.

– Ай-ай-ай… Ай-ай-ай, – тихо причитал Муртаза, отгибая веточку кустарника в окошке,
чтобы лучше видеть. Считал, считал корабли. Бросил. – Кто поверил ханским
лазутчикам? – закричал он чиновникам, стоявшим позади него на башенной площадке,
загаженной птицами. – Кто поверил татарским собакам?

Муртаза затопал туфлями. Чиновники, сытые и обленившиеся в спокойном захолустье,
прикладывали руки к сердцу, сокрушенно качали фесками и чалмами. Понимали, что
Муртазе придется писать султану неприятное письмо, и как еще обернется: султан, хоть
и пресветлый наместник пророка, но вспыльчив, и бывали случаи, когда и не такой
паша, кряхтя, садился на кол.

Косой парус фелюги с приставами отделился от адмиральского корабля. Муртаза послал
чиновника на берег торопить посланных и сам снова принялся считать корабли.
Пристава – два грека – явились, подкатывая глаза, вжимая головы в плечи, щелкая
языками. Муртаза свирепо вытянул к ним жирное лицо. Рассказали:
– Московский адмирал велел тебе кланяться и сказать, что они провожают посланника к
султану. Мы сказали адмиралу, что ты-де не можешь пропустить посланника морем, –
пусть едет, как все, через Крым на Бабу. Адмирал сказал: «А не хотите пускать морем,
так мы всем флотом до Константинополя проводим посланника».

Муртаза-паша на другой день послал важных беев к адмиралу. И беи сказали:
– Мы вас, московитов, жалеем, вы нашего Черного моря не знаете, – во время нужды на
нем сердца человеческие черны, оттого и зовется оно черным. Послушайте нас,
поезжайте сушей на Бабу.
Адмирал Головин только надулся: «Испугали». И стоявший тут же какой-то длинный, с
блестящими глазами человек в голландском платье засмеялся, и все русские
засмеялись.

Что тут поделаешь? Как их не пустить, когда с утренним ветерком московские корабли
ставят паруса и по всем морским правилам делают построения, ходят по заливу,
стреляют в парусиновые щиты на поплавках. Откажи таким нахалам! Надеясь на одного
аллаха, Муртаза-паша затягивал переговоры.