Page 249 - Петр Первый

Выезжали на берег пустынного озера, – глазам было больно от снежной глади. Иногда
слышался глухой шум падающей воды. Яким присаживался на отвод саней:

– Здесь отроду людей не считали. Есть такие лешьи места, – один я знаю, как
пробраться. Но только народ здесь жестокий, взять его будет трудно.

На ночь сворачивали в зимовище или на починок, на берег речонки, где под снегом
лежал поваленный лес, заготовленный к весенней гари. У покосившегося сруба
распрягали лошадей. Солдаты рубили еловые ветки, втаскивали в избу. На земляном
полу разводили огонь. Тихий дым валил из щели под крышей, поднимался над лесом в
серое небо. Яким суетился, покуда не получал чарку водки. Успокоясь, присаживался на
ветвях поближе к огню, – широкобородый, с большими губами, с большими дыхалами,
глаза круглые, лесные: сам – чистый леший, – начинал рассказы:
– Понимаешь, везде был, Выгу всю излазил, в Выговской обители по неделям живал,
знаю такие пустыни, куда одна тропа, и той идешь опасаясь. Не могу добиться, где
старец Нектарий скрывается. Прячут, не говорят. Любому раскольнику заикнись о нем, –
замолчит, и – хоть ты режь. А для вашего дела его полезно повидать: глядь, он и
отпустил бы с вами сотни две молодцов… Ох, сила…
– Кто ж он у них, – спросил Алексей, – патриарх, что ли, вроде?

– Старец. Его протопоп Аввакум в Пустозерске перед казнью благословил… Лет
двенадцать назад сжег он в Палеостровском монастыре тысячи две с половиной
раскольников. Подошли они ночью по льду, выломали монастырские ворота, монахов,
настоятеля посадили в подвал, разбили кладовые, – всех он накормил, напоил. Казну
взяли. В церкви иконы все вымыли святой водой. Свечи зажгли и давай служить по-
своему. Мужиков с ним было не так много, а баб этих, ребят!.. Из Повенца идет по льду
воевода со стрельцами. «Сдавайтесь!» Дня три мужики грозили боем, но у стрельцов
пушка. Натащили в церковь соломы, смолы, селитры и в ночь, как раз под рождество,
зажглись. Нектарий все-таки ушел оттуда и с ним некоторая часть мужиков. Года через
три он сжег в Пудожеском погосте тысячи полторы душ. Совсем недавно около Вол-
озера в лесах опять была гарь. Говорят – он. Нынче пошли слухи про войну, про
солдатский набор, – быть скоро большой гари… Поверьте. Народ к нему так и валит.

Алексей и солдаты, слушая, дивились: «Добровольно жечь себя? Откуда такие люди
берутся?»
– Очень просто, – говорил Яким. – Бегут к нему оброчные, пашенные, кабальные,
покидают дворы и животы: из-под Новгорода и Твери, и московские, и вологодские.
Здесь человечьих костей по лесам, – боже мой… Соберутся в пустыни тысячи, – где их
прокормить? Хлеба здесь своего нет. Они начинают стонать, шататься. Чем так-то им зря
грешить, Нектарий их и отправляет прямым ходом в рай.
– Ну, уж врешь.

– Алексей Иваныч, никогда не вру. Люди живые в гроб ложатся, – вот есть какие… Туды,
к Белому морю, – один старичок изюминкой причащает, кому положит в рот изюминку –
значит, благословил ложиться в гроб живым…
– Ну тебя – на ночь с твоими рассказами… – Алексей завернулся в тулуп у огня на ветвях.
Немного погодя сказал: – Яким, этого старца Нектария надо нам добыть…

.. . . . . . . . . . . .

Двое на лыжах вышли из лесу на лунный свет поляны. От зимовища тянуло дымком. У
саней понуро стояли лошади, прикрытые рогожами, и, привалясь к передку, спал
сторожевой солдат, обхватя мушкет рукавами тулупа.

Двое на лыжах неслышно обошли вокруг зимовища. Опираясь на рогатины, стояли,
слушали. Месяц обвело бледным кругом, в заиндевелом лесу – тишина. За стеной избы
глухо кто-то забормотал. У саней вздохнула всей утробой лошадь. Сторожевой солдат
лежал, как застывший, усатым лицом в лунном свете.
Один на лыжах сказал: